– Ханс, Янек, Жан-Луи! – Сердюк поспешно развернулся к трем другим охранникам. – Ксивы у кого-нибудь есть? Хоть какие?

– Немае, – развел руками австриец.

– Ноу ксив, – с грустью доложил чех.

А обстоятельный Жан-Луи вытащил из кармана водительские права, читательский билет, парковочный талон, квитанцию из прачечной. Весь ворох был передан Сердюку. Тот выбрал белую пластиковую карточку водителя и показал ее в окошечко.

– Шо за фото? – злобно спросила консьержка, сверяя Сердюка с изображением гвинейца. – Шо-то ты не дюже похож. И написано не по-нашему… Не пущу! – Окошечко захлопнулось.

В старушечьем голосе мне послышались незабвенные малороссийские интонации: такие за полжизни не вытравишь. Даже я от них совсем отделаться не смог.

– Ну ведьма! – рассердился мой бодигард и шепотом предложил: – Может, для быстроты дверь рванем? Я тут рядом магазинчик присмотрел, хозяйственный, мы как раз мимо ехали. Возьмем там нитроэмали, мастики, ацетона, сухого спирта, еще кое-какой мелочи… а, Василь Палыч? Пропорции я помню, смешаю зараз, работы на полчаса. Граммов сто в тротиловом эквиваленте организую, и никто особо не пострадает. Тетку, правда, слегка контузить может, дверью, но тут уж сама виновата…

Мысленно я ужаснулся, представив, как и. о. генсека ООН с боем врывается в московский подъезд. После такой гуманитарной миссии меня и Сердюка пинками вышибут из Объединенных Наций. Одна надежда – переедем из Большого Яблока в дистрикт Коламбия и устроимся работать в Пентагоне.

– Никаких взрывов, даже и думать забудьте! – таким же шепотом окоротил я бодигарда. – Есть идея получше: будем давить на ностальгию. Вы голос-то ее слышали? Наш человек. По сигналу готовьтесь грянуть свою любимую.

Я наклонился поближе к закрытому окошечку, вспомнил детство золотое и выдал пару ужасно неполиткорректных тирад:

– Клятые москали! Шоб у вас у усих очи повылазили!

Окошечко тут же открылось снова. Уже пошире, чем раньше.

– Откуда ж вы, хлопчики? – спросила консьержка совсем другим тоном. Теплым, домашним, приветливым.

– З Кыеву, мамо, – почти что не солгал я, делая знак своим.

– Дывлюсь я на нiбо, тай думку гадаю… – тут же завел Сердюк.

– Чому я не сокiл, чому не лiтаю… – дружно подхватили песню Ян, Ханс и Жан-Луи.

Особенно красиво и печально вел главную тему Жан-Луи Дюссолье. У гвинейца, я давно заметил, неплохо поставленный баритон.

Прочие брали в основном громкостью и задушевностью. Я немного опасался, что двух куплетов – дальше слова никто из наших не знал! – может оказаться мало. В репертуаре моей охраны было, насколько я помню, еще по паре куплетов «Червоной руты», «Черемшины» и «Ты ж менэ пiдманула».

Хватило, однако, и половины «Сокiла». Уже в середине песни стальная дверь гостеприимно отворилась.

– Як же гарно спиваете, – зашмыгала носом растроганная консьержка. Ее плечи укутывала выцветшая жовто-блакитная шаль, в седую косичку вплетена оранжевая ленточка. – Слухаю и плачу. Ступайте, громадяне, лифт вже прыйшов. Двадцать першая квартира на четвертом…

Когда двери лифта за нами закрылись, Сердюк назидательно произнес, обращаясь к подчиненным:

– Учитесь, парни, у меня и Василь Палыча, как надо вести переговоры! Раз – и в дамках. Дипломатия – это искусство невозможного. А вам бы только кулаками помахать.

От такого нахальства я оторопел и молчал до четвертого этажа включительно, где наша команда разделилась. Янек спустился на один лестничный пролет, Ханс взял под контроль площадку над нами, Жан-Луи остался на посту у лифта. К дверям двадцать первой квартиры мы, таким образом, подошли вдвоем с Сердюком. Я извлек из портмоне записку Волина и вновь повторил про себя пароль и отзыв, а после нажал на кнопку.

Вместо трели звонка раздались звуки страстного и пряного латиноамериканского танго. К двери с той стороны подкатило что-то скрипящее, звякающее, велосипедообразное. Совсем уж дряхлый голосочек прошамкал:

– Кто там?

Чувствуя себя Красной Шапочкой, которая по пути к бабушке накушалась в лесу мухоморов, я тем не менее сказал:

– По объявлению. У вас продается белый какаду?

Послышался железный лязг отпираемых замков, в количестве не менее пяти, а затем дверь отворилась. Прямо за ней мы увидели столетний божий одуванчик в чепчике и инвалидной коляске. Старушку почти целиком скрывало мексиканское пончо, из-под которого выглядывали только голова черепахи Тортиллы и левая лапка с зажатым в ней лорнетом. Некоторое время старушка разглядывала нас через лорнет, потом отъехала назад, пропуская в единственную комнату с блеклыми розовенькими обоями и какими-то невразумительными зайчиками-пупсиками на стенных фото. Пока мы осматривались, хозяйка еще долго скрежетала замками.

Наконец, она присоединилась к гостям, вновь изучила нас сквозь старинные окуляры и лишь затем снизошла до отзыва:

– Какаду продан, но могу предложить марабу.

Теперь мне осталось проговорить свой ответ на ее отзыв:

– Нам, татарам, все равно – лишь бы квакать умел.

По-моему, это был самый дурацкий в мире обмен репликами. По сравнению с ним даже печально знаменитый «славянский шкаф» казался образчиком глубокомыслия. Сердюк, не решаясь засмеяться и не в силах удержаться, издал звук, похожий на кваканье и хрюканье одновременно.

– Ура! – неожиданно бодрым голосом воскликнула хозяйка. – Здравствуйте, мои дорогие, садитесь.

Она мигом запрятала куда-то лорнет, смахнула чепчик и откинула пончо. Сразу выяснилось, что ей на вид – уже не сто с лишним лет, но около семидесяти, не больше. Мой телохранитель нервно сглотнул, вдруг осознав, что все это время мы с ним были под прицелом какого-то длинноствольного оружия, которое пряталось в складках хозяйского пончо, а теперь стремительно исчезло в одном из ящиков комода.

– Я так рада, что Пашенька меня еще помнит, – продолжила старушка. – Можете называть меня Розой Григорьевной, или Марисабель, или, если хотите, Вандой Прилепской, выбирайте сами… эти имена все равно фальшивые. Вам, кстати, я тоже не советую именовать себя по-настоящему. Так будет безопаснее.

– Зовите меня Пантелеймон, – степенно соврал ей Сердюк.

– Артур, – представился и я. В детстве мне хотелось носить именно такое красивое и чуть загадочное имя.

Тем временем фальшивая Марисабель уже возбужденно заколесила по комнате, переворачивая рамки с зайчиками-пупсиками мордочками к стенам. На обратных сторонах обнаруживались черно-белые фотографии, где царил президент Волин – очень загорелый и совсем еще юный. Да и сама хозяйка здесь выглядела далеко не старушкой, а почтенной сеньорой в возрасте.

– Пашенька был у меня самым молодым связным в Сан-Луис-Потоси, это между Тампико и Гвадалахарой… – с гордостью поведала нам она, указывая на снимки. – Вот здесь ему двадцать два, тут он уже на год старше… Нет, не волнуйтесь, – прибавила она, – это уже не гостайна, большинство данных рассекречено… Пашенька приходил с донесениями на мою гасьенду под видом одного из герильерос. Вы, наверное, не знаете, каким он был терпеливым, как умел ждать – лучше всех. У него была великая способность затаиться, изготовиться, выбрать момент, пока враг ослабит бдительность… Вы представьте себе: темная ночь, в небе еле светит луна, воют койоты, и вдруг появляется он – весь в черных кожаных бандерас, обвешанный мачетес и пистолерос…