— Что ж, хорошо, — сказал он только для того, чтобы она отстала. Ему нравилось курить, вспоминать Ярмилу и смотреть на реку. А строить планы насчет шампиньонов ему было вовсе не по душе.

— Эта наша Ярмила просто спятила, — не отставала Ружена, — она собирается в Болгарию. К морю.

— Ну и…

— Она сошла с ума, — Ружена сморщила нос.

Муж про себя отметил, что это счастье — так сойти с ума, но не каждому это дано. Люди слишком разумны, и в этом все несчастье. Если разумно не ехать в Болгарию, то выходит, у Ружены здравого смысла более чем достаточно.

— Ты все куришь и куришь, — морщила Ружена нос.

Для нее не существовало никаких ароматов. Даже аромата духов.

— Чем это тут пахнет? — допытывалась она сегодня дома у Ярмилы.

— Да ну, — сказала Ярмила, — это я духи разбила. И даже не знаю, как это вышло.

Муж заметил, как Ружена задыхается. С языка у нее готово было сорваться гораздо больше того, что она решалась произнести. Но она совладала с собой и проронила только:

— А как же иначе, принцессе нельзя без духов.

— Все равно мне они не очень нравились, — Ярмила все сумела чудесно сгладить.

А потом сварила им кофе. Но даже его аромат не перебил острого запаха духов, которым был пропитан воздух. Только когда Ярмила, подавая ему чашечку, склонилась над столом, ее густые волосы коснулись его лица, и он уловил в них что-то совсем иное, не запах духов. Чем, собственно говоря, пахли волосы Ярмилы? Что-то в них цвело. Липа. Ее волосы благоухали липовым цветом.

На мужа напала тоска. Он повернулся к Ружене. Она пристально наблюдала за ним. Сидела, наклонившись вперед, обхватив руками колени, и в упор смотрела на него. «Ну? — допытывались ее глаза. — Ну?»

Выражение ее лица привело его в замешательство. Ему не хотелось, чтобы она угадала, о чем он думает.

— Вода, — он показал на реку, — вода порядком спала.

— Угу. — Она ждала.

— Эти камни внизу уже давно не были видны.

— Угу.

— И кустарник вон там никогда тоже не торчал так высоко над водой.

— Конечно, нет, — и снова он почувствовал ее выжидающий взгляд.

Дело шло к ссоре: он предчувствовал это безошибочно. Ссорам предшествовали свои увертюры, и то, в какой момент они вспыхнут, зависело только от Ружениного настроения. Дорога из города и эта сушь, очевидно, утомили жену, поэтому увертюра затягивалась. Муж не выносил ссор, Ружена хорошо это знала и всей душой стремилась затеять как раз то, чего он не выносит. Муж сделал попытку:

— Сейчас нужен был бы совет старика Роцмана.

До сих пор на Роцмана она всегда клевала. Его имя действовало как громоотвод. Накопившаяся злоба и ненависть Ружены обрушивались на его голову. Хотя в последние годы этот прием не вызывал такого ослепительного эффекта, как это было несколько лет назад, но имя Роцмана все еще помогало мужу обращать гнев в другом направлении. Около четверти века тому назад Роцман основал в деревне кооператив. Ружена не простила ему этого. Когда десять лет назад Роцман умер, она даже не пошла на его похороны. С годами и по мере того, как богател кооператив, Руженины выпады утрачивали прежнюю силу. Мужу казалось, что сама Ружена уже не верит в то, что говорит, что ожесточается по привычке, затем лишь, чтобы не отступать от прежнего своего убеждения.

Главное — избежать ссоры уже во время увертюры к ней.

— Что Роцман… — выжидательно отозвалась она.

— Он бы посоветовал, как быть с этой засухой, — муж попытался иронически улыбнуться. Он уже наполовину облегчил задачу жены.

— Ну да, этот бы посоветовал, — сказала она, — и оставь Роцмана в покое.

— Он всегда все знал.

— Ага. — Ружена кружила вокруг да около, но никак не попадалась на удочку. Это было что-то новое. Он не рассчитывал на это.

— Он всегда все знал лучше всех. Ты сама говорила, что он пускает пыль в глаза.

Она отвернулась и внезапно вздохнула:

— Ярмиле хорошо.

— Но она вдова.

— Ей всегда жилось хорошо. С самого детства. На мне всегда лежало все хозяйство… то то́ сделай, то это… Ты думаешь, я училась хуже Ярмилы?.. Но я должна была остаться в деревне… Зато принцесса с громкой славой отправилась в город…

— У тебя большая семья, — сказал он, — у тебя есть внуки. — Он спасал положение, как мог.

— И муж ей попался лучше, — почти выкрикнула она.

На это он ничего не ответил. Ссора, казалось, была неотвратима, даже если он постарается ее оттянуть или пустит все на самотек. Он уже ничего не говорил, только с бьющимся сердцем ждал крика.

Когда на него наехал грузовик, его положили в больницу. Он просыпался еще до рассвета и те несколько часов, которые оставались до начала дня, проводил в раздумьях. Его размышления начинались со слов: «вот если бы». Вот если бы он женился на Ярмиле. Вот если бы он не ушел от станка на фабрике. Вот если бы он оказал сопротивление Ружене… Шаг за шагом он исправлял свою жизнь. В щель под дверью больничной палаты пробивался свет из коридора. Его соседи спали, и один из них хрипло дышал, словно кто-то бросал в стекло песком… Потом понемногу начинало светать. Свет очень, очень медленно расходился по палате, будто ленивые круги на воде. Время. Никогда прежде не понимал он, что такое время. Только время и часы, отсчитывающие его. Но ведь они — это всего лишь распорядок для здоровых людей, существование которых ограничено узкими рамками одного дня.

Во время этих нескончаемых рассветов в больнице муж постигал измерение всей человеческой жизни, измерение начала и конца, дорогу, ведущую из детства сюда, на койку, и дальше. Дни и годы не поддавались измерению часами. Из всей хитроумно придуманной системы отсчета времени в памяти оставались только действия и события, расставания и встречи. Время жизни измерялось другими понятиями, не минутами и не часами. Время жизни знало только такие слова, как радость, печаль, желание, надежды… А это все не поддается измерению часовым механизмом. Лежа в медленно разливающемся дневном свете, он как бы подправлял свою жизнь. Он обнаруживал, что в тех историях, которые он придумывал просто так, ему всегда нужно было сначала устранить ошибку, неотступно преследовавшую его в течение всей жизни. Он слишком часто уступал. Вся его жизнь была одним сплошным отступлением. Он любил свою работу на фабрике, но уступил отцу и заставил себя заняться хозяйством. Он любил Ярмилу, но уступил и женился на Ружене. Действительно ли он так мечтал о собственности? Он