быстро и дал результат. Гусаков, толстый и неопрятный, сперва держался. Буфет есть, так он оформлен по правилам. Деньги за промысловое свидетельство уплочены. Петров выслушал и взял быка за рога:

– Ты кому комнаты предоставляешь? Знаешь, что Перегородкин, твой жилец, на самом деле цепной убийца? И доказанно казнил уже четырех человек?

Номерщик возразил:

– Так у него в паспорте это не написано!

– Поспорь еще со мной! Вот, послушай надворного советника Лыкова, чиновника особых поручений Департамента полиции.

Услышав про Департамент, Гусаков заметно насторожился. Алексей не стал его жалеть:

– Того, что ты приютил убийцу, достаточно, чтобы отобрать у тебя патент навсегда. Никто не станет разбираться, что там было написано в паспорте. Состоишь под надзором полиции? Состоишь. Был скупщиком краденого? Был, а скорее всего, и есть. Сидел в тюрьме? Сидел. Чего еще надо?

Он повернулся к полицмейстеру:

– Федор Иванович, давайте вышлем его из города в двадцать четыре часа. Унтербергер после сегодняшнего разговора подпишет распоряжение не глядя.

Тот понял сыщика и подыграл:

– А и правда, давно пора. Не хочет сотрудничать с полицией – зачем нам такой? Тем более на Пологой улице.

Гусаков понял, что дело плохо, и сразу согласился «дружиться с вашими высокоблагородиями». Лыков расспросил номерщика насчет Звенцова, и тот рассказал немало интересного.

По его словам, бродяга прожил у него две недели и почти все время проводил где-то в городских притонах. Уходил утром, возвращался вечером. Пил очень умеренно. Вел себя осторожно, ничего в номере не оставлял и проверял, нет ли за ним слежки. Женщин не водил, корреспонденцию если и отсылал, то сам, не доверяя коридорному.

– С кем он общался на твоих глазах? – стал задавать наводящие вопросы Алексей.

– Было такое только один раз, ваше высокоблагородие. Приходил к нему староста артели нищих, знаменитый Сивуч.

Питерец кивнул полицмейстеру, и тот выдал справку:

– Есть такой, и действительно знаменитый в определенных кругах. Их трое: Сивуч, Кудрявец и Мордвин. Старшие «стрелки»[120]. Стреляют по Светланской не первый год. Все бывшие сахалинцы, прибывшие сюда после выхода на поселение. Собирают подаяние и тут же пропивают. Так, беззлобные деды…

Лыков с Гусаковым одновременно рассмеялись. Сыщик пояснил:

– Слыхал я про этих беззлобных у себя в Корсакове. Атаманы всей сахалинской колонии, что пригрелась у вас, Федор Иванович. Вот, значит, с кем общался Звенцов. Любопытно…

И добавил металла в голосе:

– Гусаков, расскажи об этих ребятах все, что знаешь.

Номерщик потупился, но стал сообщать подробности. Оказалось – это было новостью для полицмейстера – что в городе имеется целая организация бывших сахалинцев. Заправляет ей Сличенко, который содержит кабак на Фонтанной. Кабак знатный, там честному человеку делать нечего. Притон, в котором скупают краденое, укрывают беглых и беспаспортных, дают наводки на богатые квартиры и даже, по слухам, выделывают фальшивую монету. Трое нищих – штаб Сличенко, его ближайшие помощники в преступных делах. Люди они прожженные, прошедшие огонь и воду, еще с клеймами на лицах[121]. У каждого свой отряд, якобы из «стрелков», ана самом деле ухарей с кистенями. Именно эти ребята ночью собирают по всем слободам добычу, а утром ее сортирует и выкупает Сличенко.

Коллежский асессор был поражен:

– Сивуч такой благообразный! Да я сам бросал ему в шапку экимарник[122]. Не раз и не два. А подаяние от Гоппена разве не он делит? За одно это старик пользуется во Владивостоке большим авторитетом. И вдруг такое…

– Что за подаяние? – спросил Лыков.

– Да есть такой инженер-полковник Гоппен, живет на Федоровской улице. Добрый человек, и откуда-то деньги у него водятся. Каждую субботу он раздает подаяние всем желающим, по двадцать пять копеек в руки. Сбегается до ста семеновских гренадер! Чтобы не возиться с каждым, меценат придумал штуку. Голытьба выбирает одного депутата, тот пересчитывает страждущих и идет с рапортом к полковнику. Гоппен вручает ему требуемую сумму. Так вот, этим депутатом является именно Сивуч. Двадцать пять копеек для опустившихся людей большие деньги. В ночлежном доме на Корейской за пять копеек предоставляют ночлег, а утром выдают кружку чая, полфунта хлеба и кусок сахара. Еще и на водку останется.

Надворный советник резюмировал:

– Да, с такой лычкой на погоне старый головорез мил всей округе. И значит, ко многим может обратиться с требованием. Организация! Там и нищим найдут преступный промысел.

И нажал на номерщика:

– Гусаков, скажи, как мне подобраться к Сличенко?

– А… в каком, извольте полюбопытствовать, качестве? Просто так выпить зайти любой может.

– Хочу там воздух понюхать, чем пахнет. Самосядку он покупает?

Содержатель номеров ответил кротко:

– Мы все покупаем.

– Почем даете за ведро?

– Четыре целковых. Иногда на полтинник меньше.

Алексей узнал, что хотел, и удалился. А полицмейстер остался – доводить вербовку до конца.

Вечером того же дня в кабак Сличенко явился широкоплечий мужчина с прямой спиной и таким взглядом, что хочешь не хочешь, а дорогу уступишь… Он подошел к стойке, облокотился, не снимая фуражки, и спросил хозяина:

– Самосядку надо?

Тот смерил незнакомца подозрительным взглядом:

– Ты кто такой будешь? В первый раз тебя вижу.

– Сговоримся – еще увидишь. Товар хороший, выгонка семьдесят градусов.

– Повторяю: ты кто? На фартового не похож.

Гость осклабился:

– Был я юнкером, а офицером не стал. Остальное тебе знать не положено. Зови меня Лыков.

Сличенко покосился по сторонам и даже вышел на улицу. Оглядевшись и вернувшись, он сказал:

– Трёка[123].

– Щас! У всех дерс[124],у меня трёка? В убыток предлагаешь торговать?

– Новичкам всегда ставят ниже. Товар твой я не знаю – вдруг дрянь?

Бывший юнкер тоже посмотрел по сторонам и ответил:

– Да у тебя посетители та же самая дрянь. Всё вылакают, что ни дай, лишь бы горело. Ну?

– Не нукай, молод еще мне дерзить, – ощерился сахалинец. – Лыков? А в Корсаковском округе был начальник Лыков, он тебе не родственник?

– Нет, наш род весь в Вологодской губернии. Кроме меня.

Кабатчик помолчал, потом сказал:

– Принеси бутылку на пробу, тогда поговорим. Если товар хороший, тогда трёка с лашником[125].Сколько его у тебя?

– Сейчас двадцать ведер. Могу приносить по ведру в день. Решай, а то пощупаю Матросскую слободку. Там с руками оторвут за четыре рубля. Еще ханку[126] могу поставлять.

К стойке подошли несколько парней, на вид шпана, и спросили у хозяина:

– Дядя Аверьян, ты чего невеселый? Может, энтого отвадить? Токмо скажи.

Юнкер взял двоих за ремни, оторвал от пола, донес до двери и выкинул на улицу. Когда вернулся, остальные уже разбежались.

– Ты мне народ не разгоняй, – добродушно высказал ему кабатчик. – Ладно. Вижу, что не промах. А не желаешь выставлялой? Публика и вправду дрянь. Вон ты как ловко Шурку с Севкой…

Но гость лишь молча помотал головой, и Сличенко закончил:

– Тогда заходи завтра. С образцом! И ханку прихвати.

Лыков удалился. Когда он дошел до угла, то увидел в окне чайной знакомое лицо. Это был отставной ефрейтор Арзамасцев, которого в Александровском посту завербовал себе в помощники Таубе. Умный и ловкий человек помогал барону выслеживать предателей, организующих на японские деньги побеги с Сахалина для каторжных высшего разряда. Сыщик завернул внутрь и подсел к агенту за стол:

– Здравствуйте, Платон Ануфриевич!

– Алексей Николаевич? Вы как тут?

– А вы? Случайно, не кабак Сличенко филируете?

– Уж знаете? – удивился ефрейтор. – Откуда?

– Про ваше дело мне ничего не известно. Я слежу за кабатчиком в интересах своего дознания. Ну-ка расскажите, что вы здесь забыли?

Арзамасцев, зная надворного советника как ближайшего друга Таубе, сообщил:

– След с Сахалина. Письма сюда прибыли сегодня утром. Аж четыре зараз. Хочу выяснить, кто в этом клоповнике может получать такие депеши.

– Письма случаем не из рисообдирочного заведения господина Сензиро с Фонтанной улицы?

– Ваше высокоблагородие, а говорите, что ничего вам не известно! Именно оттуда письма.

Дело с кабатчиком принимало новый оборот. Алексей понизил голос:

– Штабс-капитан Артлебен не здесь?

– Здесь. Мы встречаемся с ним через час в трактире «Одесса» на Четвертой Матросской.

– Идемте туда. Здесь вам делать нечего, только насторожите ребят.

Артлебен,