Официант умоляюще посмотрел на сидевшего у стойки партийного функционера. Их глаза встретились.

Функционер поднялся, одернул мундир и с властным видом пошел вразвалку к столику Билерта. Официант стоял там в холодном поту.

— Что здесь происходит? — спросил функционер, дружески похлопав официанта по плечу и снисходительно усмехнувшись Паулю Билерту. Красавчик Пауль, развалившийся в удобном кресле, забросил ногу на ногу, стараясь не смять складку на брюках.

— Этот господин угрожает мне народным судом и фронтом, — прошептал официант, в голосе его все еще слышался ужас.

— Так-так, — прорычал функционер, приблизив круглое лицо с похотливым ртом к Паулю Билерту, который равнодушно покуривал сигарету в длинном мундштуке. — Вы не понимаете, что этот человек мой друг? — И, как школьный учитель, предостерегающе вскинул палец: — Если кто и поедет на восток, то, боюсь, вы. Предъявите документы!

Пауль Билерт ядовито улыбнулся. Водянисто-голубой здоровый глаз угрожающе вспыхнул. Он походил на змею, гипнотизирующую жертву перед тем, как съесть. Медленно, очень медленно он сунул руку в карман, достал удостоверение и, держа его двумя пальцами, сунул под нос изумленному функционеру. Тот щелкнул каблуками, увидев гестаповское удостоверение и прочтя в нем «штандартенфюрер» и «криминальрат».

Пауль Билерт перевел на миг взгляд с функционера на официанта.

— Господа, мы подробно обсудим ваши восточные маршруты завтра в десять пятнадцать в комнате номер триста тридцать восемь управления гестапо на Карл-Мук-платц.

Снисходительным кивком он отпустил их и продолжал разговор с Элсебет.

Официант с функционером услышали, как он сказал ей:

— Я буду беспощадно набрасываться на этих гнусных подлецов повсюду, где только найду.

— Ты сам был на фронте? — негромко спросила она.

— Не на том, который ты имеешь в виду, на другом, — ответил резким стаккато Билерт. — Адольф Гитлер, — произнося это имя, он заметно распрямился, — использует здесь тех людей, которые заботятся, чтобы все работало как хорошо смазанная машина. Людей, которые безжалостно выискивают предателей и антиобщественные элементы, следят, чтобы чумные бациллы пораженчества не уничтожили героический немецкий народ. Не думай, что наша работа — это безмятежное существование. Мы должны закалять свои сердца. Быть крепкими, как сталь Круппа! Не знать глупой жалости или детской мягкости. Поверь, я даже не знаю, что такое сердце!

Элсебет поглядела на него.

— Охотно верю.

Партийный функционер бранился.

— Тео, ты втянул меня в серьезную неприятность. Нужно остерегаться таких людей — а что делаешь ты, тупая свинья? Начинаешь с ним препираться! Даже такой осел, как ты, должен был понять, кто он. Гестаповца можно учуять за километр.

— Петер, но ты сам начал с ним спорить, — кротко возразил Тео.

— Заткнись! — вспылил функционер. И погрозил кулаком несчастному официанту. — На меня не рассчитывай. Вот что получаешь в благодарность, когда вытаскиваешь из грязи типов вроде тебя. Но теперь ты… — Он красноречивым жестом опустил большой палец. — Не пройдет и недели, как окажешься в Путлосе или Зеннелагере, в учебном центре пехоты, а там можешь засунуть свое больное сердце себе в задницу. Не смей больше здороваться со мной. Я тебя не знаю. Никогда не знал и никогда не захочу знать!

Функционер вызвал администратора. Они стали шептаться, поглядывая на стоявшего у серванта Тео Хубера.

Администратор подобострастно кивал и отвечал:

— Охотно, герр ортсгруппенляйтер[100]. Конечно, герр ортсгруппенляйтер. В этом ресторане нам нужны только приличные, воспитанные работники. Будьте уверены, герр ортсгруппенляйтер.

Бывший друг Тео Хубера довольно потер руки. Открыто указал на официанта, который лихорадочно вытирал тарелку.

Администратор кивнул и напустился на Хубера. Придал лицу суровое выражение, как всегда делал в особых случаях. Он выпячивал челюсть и сводил брови в свирепого вида гущу волос. Он обрадовался, когда впервые увидел себя таким в зеркале и понял, каким зверем и сверхчеловеком выглядит с таким выражением лица. Потерев мягкие, молочно-белые руки, он принялся осыпать Тео Хубера бранью.

Десять минут спустя официант собрал свои вещи и покинул этот рай роскоши по узкой железной лесенке, предназначенной для обслуги. Массивная стальная дверь захлопнулась за ним с громким грохотом.

Его поразил слепящий свет.

Гамбург горел.

Хубер лег за какой-то грудой мусора. Он плакал. Всхлипывал от жалости к себе. Сердце его ныло. Слезы бежали по щекам при мысли о чудесном мире, который теперь закрыт для него навсегда.

Через полтора месяца солдат истребительно-противотанкового полка Тео Хубер сидел в русской крестьянской хибаре, курил махорочную самокрутку и устало болтал с тремя русскими крестьянами и двумя своими приятелями.

Они пили водку и играли в карты. Младший из них, парень семнадцати лет, перешучивался с крестьянской девушкой. Они хлопали себя по бедрам и громко смеялись. Никто из этих солдат, прибывших накануне как подменный расчет, еще не бывал на фронте.

В ночи раскатился протяжный, рычащий звук, похожий на рев раненого дикого зверя.

Все в доме оцепенели и повернулись к окну. Маленькому грязному окну высоко в стене[101]. Потом в отдалении раздался взрыв.

— Предсмертный час! — прошептала русская девушка, шутившая с семнадцатилетним солдатом. Погребальная песнь артиллерии.

— Господи, — воскликнул один из солдат, и тут снаряд угодил в дом. Крупнокалиберный снаряд ураганом смел все на своем пути, сломал фруктовые деревья, снес большой сруб колодца и разрушил хлев.

Но люди в доме этого не видели. Они только услышали нарастающий рев, увидели, как обвалился потолок и как на них рухнули стены. Ядовитый дым не давал им дышать.

Потом все было кончено.

Семнадцатилетний солдат взлетел в воздух и упал животом на острую верхушку сломанного пополам дерева. Два раза прокрутился, словно пропеллер, замахал руками, задрыгал ногами, издал долгий, пронзительный вопль. И умер.

Бывший официант Тео Хубер лежал на спине поперек балки, глядя в темноту тусклыми, почти потухшими глазами. Тяжелая артиллерия русских, бившая без промаха по немецким путям снабжения, заглушила его вопль.

Он провел рукой по животу. В нижней его части ощутил глубокую рану. Кровавую кашу с бесформенными стальными осколками величиной с блюдце.