– Красота-то какая, – злобно проворчал Андрей Жаров и сплюнул за борт.

На полусогнутых, дрожащих ногах к нему приковылял Самсонов.

– Не зли Посейдона. Не плюй в океан, – устало вздохнул он.

– Чокнутый старик, ты же сам его только что последними словами материл! – Андрей возмутился.

– Ну, мы с ним старые приятели. Мне можно, – отмахнулся мичман и плюхнулся на палубу, свесив ноги за борт. – С меня ботинки смыло, зараза. Хорошие ботинки были.

– Ты откуда немецкий язык знаешь, кстати? – покосился на него Жаров.

– С чего ты взял, что я знаю немецкий язык?

– Да ты же только что горланил песню на немецком, как Тилль Линдеманн из «Раммштайна»!

– А, ты про это… – кивнул Самсонов. – Еще до того, как я поступил в мичманскую школу в Кронштадте, я срочную служил матросом в Ростоке[49]. Это в Восточной Германии. Там у нас военные корабли базировались когда-то. Ну, вот там я с немецкими камрадами и выучил эту песню. Да еще у меня какой-то предок, кажется, из поволжских немцев. Но никакого Линдеманна я знать не знаю и в Рамштайне[50] никогда не бывал.

Течение быстро вынесло тральщик обратно в океан. Следуя рекомендациям Самсонова, рулевой стал разворачивать корабль по большому кругу, поскольку волнение было еще сильное и резкий разворот мог поставить корабль под угрозу опрокидывания. Однако все обошлось, и теперь тральщик «Виктор Кочергин» взял курс на родную гавань.

Уставшие от перенапряжения люди с трудом верили, что они живы, как и в то, что десятки метров утесов, скал и берега слева и справа были накрыты бушующей водой совсем недавно. И вот снова за бортом проплывают Три Брата. С берегов и склонов стекали сотни ручьев, заполняя бухту мусором. Мимо проплывали сорванные молодые деревья, ветки, различный мусор. Вишневский с тоской глядел на все это, думая о том, что сейчас творится в Приморском и Вилючинске. Вот мимо проплывает деревянная телега. Она, кажется, из Вилючинска. Вот куча пластиковых бутылок. Это, скорее всего, с завода. Там их собрали со всей округи огромное количество. Большим количеством этих бутылок хотели заполнить пустующие трюмовые отсеки тральщика для лучшей плавучести во время возможного в будущем дальнего плавания, если в корпусе образуется течь. Плыли старые автомобильные покрышки, еще какие-то непонятные, но рукотворные предметы, вымытые, видимо, из окрестностей Петропавловска. А вот проплывает надутая автомобильная камера от грузовика. Никита вспомнил, что с ней резвились дети, купаясь в бухте под присмотром взрослых. Он с ужасом подумал о том, что сейчас происходит в общинах.

– Как же я не хочу увидеть среди всего этого человеческие тела, – мрачно произнес Андрей, подойдя к Вишневскому.

– Как и я, брат, – вздохнул Никита.

Мусора становилось все больше, и теперь возникла другая опасность, что «Виктор Кочергин» просто не сможет преодолеть эти барьеры. Кораблю пришлось снизить скорость и лавировать между крупными скоплениями деревьев.

– Смотри! – воскликнул Жаров, вытянув руку.

В воде плыло что-то, похожее на тела людей, однако при ближайшем рассмотрении оказалось, что это просто одежда. Рубашки, куртки, брюки и многое другое.

Тем не менее то, что это оказалось вовсе не телами погибших, радости не прибавило. Сразу возникла мысль, что кто-то стирал одежду на берегу Авачинской бухты, когда его настигла страшная катастрофа.

Вооружившись большим багром, Самсонов подошел к краю борта и подцепил один из элементов одежды. Когда тот оказался у него в руках, он принялся с интересом разглядывать свой улов.

– Ты чего, Герман Палыч? – спросил Вишневский, глядя на то, как хмурится мичман.

– Я не пойму что-то. Это униформа. Но явно не наша.

Андрей и Никита подошли ближе и тоже стали разглядывать выуженный предмет одежды.

– И чья она, по-твоему? – спросил Жаров.

– Не пойму толком. На американскую военную похожа. Только откуда ей здесь взяться?

– Может, ее из океана принесло, вместе с цунами? – предположил Вишневский.

– Сомневаюсь, – вздохнул Жаров.

– Тогда откуда это здесь?

– Из квартиры Сапрыкина. У него же целый гардероб там имелся еще со стародавних времен. И американские мундиры, и канадские, и японские, и китайские. Увлекался он этим делом.

– А где живет Сапрыкин этот? – спросил Самсонов.

– В Вилючинске. На Кронштадтской, семь. На первом этаже в доме с медалью на торце. Он близко к берегу и довольно низко. Наверняка первые этажи сейчас были под водой.

– Да, но он, кажется, в сопки медведя ловить ушел. Разве нет? Жив ваш Сапрыкин.

Жаров покачал головой:

– Так-то оно так. Но бездомный теперь.

– Да, сколько там народу без крова осталось, – поморщился мичман. – И еще неизвестно, сколько весь этот ад пережило. – Он небрежно повесил мокрый иноземный китель Андрею на плечо и бросил: – Отдашь Сапрыкину, как вернется. Вот он обрадуется.

Сказав это, Самсонов скрылся внутри корабля.

Жаров поморщился, стягивая с плеча пропитанную водой одежду, и повесил китель на леер.

– Хрен старый, – проворчал Андрей.

– Да ладно тебе, – улыбнулся Никита. – Если бы не он, нас бы рыба уже доедала.

Течение все еще уносило лишнюю воду, наполненную различным мусором, обратно в океан. Берега продолжали слезоточить обильными ручьями, стремящимися в бухту. Собравшиеся в ходовой рубке люди вдруг хором затянули:

– Сегодня просто фестиваль самодеятельности какой-то, – проворчал Жаров.

– Андрей, ну что ты, в самом деле? Такое пережили! – возмутился Никита.

– Пережили. Но все ли? Я просто с ужасом думаю, что мы увидим, когда вернемся.

– Ты считаешь, что я не думаю об этом? Думаешь, их сердца об этом не болят? – Никита положил ладонь на плечо товарища. – И все-таки, Андрей, Самсонова поблагодарить стоит.

А над волнами все звенело:

– Не спорю, – вздохнул Жаров и направился в машинное отделение. Спустившись в полумрак, он обвел взглядом отсек. Все мотористы, похоже, поднялись в ходовую, чтоб своими глазами увидеть последствия цунами. Мичмана он заметил не сразу. Тот сидел между дизелями и, запрокинув голову, опустошал бутылку с какой-то жидкостью.