не будут грабить крестьян – только дворянские поместья.

* * *

В казематах Тайной экспедиции Сената пахло привычно – кровью, испражнениями и… страхом. Шешковский втянул в себя воздух, прикрыл глаза. Да… именно такой запах у власти. Некоторые неопытные экзекуторы Тайной экспедиции во время допросов держали у лица надушенные платки. Но Степан Иванович – никогда. Бывало даже, что сам брался за плети или клещи, прижигал горящим веником – и всегда, нюхал, чем пахнет «подопечный». Если вместе с горелой плотью Шешковский чуял ужас… дело удавалось закрывать быстро.

Новый подопечный пах чем угодно, только не страхом. Извивался на дыбе, ругался, даже плевался кровью из прокушенной щеки. Потом сомлел.

– Митрич, давай еще десятку, с вывертом, как ты умеешь – обер-секретарь кивнул пожилому, сгорбленному кату. Тот взял вымоченную в соляном растворе плеть, взмахнул ею. И тут дверь открылась и пыточную, постукивая тростью, вошел Александр Алексеевич Вяземский. Генерал-прокурор был одет в красный приталенный кафтан с расширяющимися от талии полами – жюстокор.

Шешковский и копиист тут же вскочили из-за своих столов, поклонились. Краем глаза Степан Иванович с завистью заметил огромный голубой бриллиант на безымянном пальце Вяземского.

– Ваше сиятельство! – обер-секретарь подошел ближе, разглядывая лицо начальника. Александр Алексеевич был нечастым гостем в подвалах Тайной экспедиции.

– Все вон! – коротко приказал генерал-прокурор – Кроме тебя, Степан Иванович.

Копиист и палач вышли, тихонько притворили дверь. «Подопечный», разумеется, остался. Он был в спутанном сознании и лишь рычал от боли.

– Это он? – коротко спросил Вяземский.

– Так точно-с, яицкий казак Авилов. Читал «прелестные» послания Пугачева на Москве. Был пойман и доставлен в столицу. Первый день допрашиваем. Занялся лично-с. В связи с особой опасностью.

– Особая опасность движется к Казани! – пристукнул тростью обер-прокурор – А ты Степан, должен быть на пути в губернию. С отрядом особых людишек, как ты мне докладывал ранее.

Шешковский смешался. Ему совершенно не хотелось трястись в развальнях, мерзнуть от холода и рисковать быть пойманным пугачевцами. Одно дело пообещать Екатерине и Вяземскому лично разобраться (от обещал – никто не обнищал). Другое дело – ехать по зиме по опасному сибирскому тракту.

– Ваше сиятельство, сей казак зело опасен. Могут быть сообщники… Вот посмотрите – обер-секретарь достал из ящика стола лист бумаги с печатью в виде воющего волка – Указ о воли Пугачева. Составлен весьма-с изящно, с расчетом на ажиотацию у крепостных.

– Я и без тебя знаю об сём – Александр Алексеевич резким движением выхватил документ из рук Шешковского – Каждый день приходят сведения о волнениях крестьян. То в Воронежской губернии полыхнет, то в Тамбовской… Двор гудит, императрица каждый день требует меня на доклад. А что делает глава Тайной экспедиции? Лично кнутобойничает какого-то казака. Корень надо выжигать, Степан Иванович, корень! А не побеги резать. Сей же час собирайся в Казань. Немедля!

Обер-секретарь поклонился, скрывая злую гримасу. Хорошо Вяземскому командовать. Это не его в глухом лесу на пики будут поднимать повстанцы.

В дверь осторожно постучали.

– Ну что там?! – раздраженно крикнул обер-прокурор Сенета – Я же приказывал не беспокоить.

– Ужасное известие, ваше сиятельство – в дверь просунулась голова одного из главных экзекуторов – Курьер от губернатора Бранта. Генерал Кар разгромлен.

Это известие произвело эффект разорвавшейся бомбы. Вяземский схватился за сердце, Шешковский за голову.

– Полная конфузия! Генерал убит, войска погибли…

– Пшел прочь! – обер-прокурор замахнулся тростью, голова исчезла. Александр Алексеевич сделал шаг вперед, схватил левой рукой за галстук-жабо Шешковского – Сейчас же езжай в Казань, сукин ты сын! И ежели, не вернешься с хорошими известиями – можешь и вовсе не возвращаться!

Вяземский прижал экзекутора к стене, сдавил горло.

– Ва-шшш-е сиятельство! – прохрипел обер-секретарь – Помилуйте!

* * *

– Петр Федорович! Радость моя ненаглядная!!

Маша настигла меня в коридорах оренбургского госпиталя. Я приехал к Максимову сделать прививку от оспы, которую доктор уже наловчился ставить совершенно безопасно для вакцинируемого, а также дать указания по устройству палат для больных и производству эфира. В первую очередь требовалось разделись инфекционных пациентов от всех остальных. Затем требовать обязательно санобработку помещений. Карболки в природе еще не было, но щелочь и хвоя – были вполне доступны. Эфир сделать тоже не представлялось особой проблемой – смешать водку 3–4 перегонки (сиречь спирт) и серную кислоту. После чего перегнать смесь при температуре 150 градусов по Цельсию. На выходе – анестетик, который вводят с дыханием.

Удалось в очередной раз поразить Максимова. Тот вцепился в меня как бультерьер. Как сделать градусник? Где достать серную кислоту? На меня посыпалась масса вопросов. С большим трудом удалось отговориться награждением. Я же заодно привез ордена Боевого красного знамени для раненых казаков.

Стоило только выйти из одной палаты в другую – меня поймала румяная Маша. Охранники Никитина остались на входе в госпиталь, поэтому мы были совсем одни.

– Мочи нет в разлуке быть – Маша вытерла слезу – Батюшка не отпускает к вам в дом, говорит, больных слишком много, а сестер-милосердия мало. Хотя бывших дворянок нынче много! Просятся к тяте работать.

Почему Максимов не отпускает дочь – было понятно. Боится за нее. Доктор то сам из разночинцев, долго состоял при дворе и явно питает симпатии к аристократии. Той аристократии, которая уничтожается у него на глазах.

– Может он что подозревает? – осторожно поинтересовался я.

– Нет, что вы! Я все храню в тайне – девушка прикоснулся к сердцу – Только вот думаю с Татьяной Григорьевной поделиться своей радостью, как вернусь в дом!

У меня в голову ударил набат.

– Ни в коем разе! – я замотал головой – Пущай все остается как прежде токмо между нами двоими!

Глаза девушки так сияли, что меня охватили сомнения. Не выдержит. Проговориться! И я решил ударить тяжелой артиллерией. Тютчевым:

Молчи, скрывайся и таи

И чувства и мечты свои –

Пускай в душевной глубине

Встают и заходят оне

Я внимательно смотрю на Максимову. Она приоткрыла ротик, задышала.

Безмолвно, как звезды в ночи, –

Любуйся ими – и молчи.

Как сердцу высказать себя?

Другому как понять тебя?

Поймет ли он, чем ты живешь?

Мысль изреченная есть ложь!

Девушка схватила за руку, впилась в меня глазами.

Взрывая, возмутишь ключи, –

Питайся ими – и молчи.

Лишь жить в себе самом умей –

Есть целый мир в душе твоей

Таинственно-волшебных дум;

Их оглушит наружный шум,

Дневные разгонят лучи, –