– Женщина, с которой я прожил пять лет, однажды утром исчезла, оставив мне записку всего в одну строчку. Еще накануне ничто этого не предвещало, она вела себя так, будто все в порядке. Вы способны поверить, что она приняла решение ночью? Ну, какая здесь ложь – мелкая или крупная?

– Что говорилось в записке?

– Что я – медведь в лесной глуши.

– Это неправда?

– Хочется надеяться, что не вся правда.

– Для начала вы могли бы сбрить бороду. В чем она вас упрекала?

– Во всем, что в начале нашего романа ей нравилось. Наша комната стала ей мала, а моя мастерская слишком разрослась. Я стал ее раздражать, когда что-то делал на кухне, хотя раньше я казался ей сексуальным, когда повязывал фартук. Моя голова у нее на плече, когда я засыпал перед телевизором, стала слишком тяжела, хотя раньше она любила теребить мои волосы…

– По-моему, вы просто перестали разговаривать друг с другом. Она возненавидела этот телевизор, перед которым вы подолгу просиживали. Возненавидела однообразие жизни. Возможно, возненавидела саму себя в этой жизни, и вы ничего не могли с этим поделать.

– Она упрекала меня в том, что я проводил слишком много времени в своей мастерской.

– Она от этого страдала.

– Дверь мастерской всегда была открыта, ей нужно было только войти – и она была бы со мной. Я обожаю свою работу. Как можно ужиться с человеком, которого не интересует дело вашей жизни?

– Значит, вы так и не поняли, что она хотела, чтобы вы обожали ее?

– Понял, но слишком поздно.

– Вы сожалеете об этом?

– У вас кто-нибудь есть? – вместо ответа спросил Джордж-Харрисон.

– По-моему, копаясь в истории Стэнфилдов, мы свернули куда-то в сторону. Не могу поверить, что моя мать была грабительницей, что она могла вскрыть сейф.

– Я правильно понял, что вы не ответили на мой вопрос?

– Если бы вы были женщиной, вы бы поняли мой ответ.

– Где мне, небритому медведю! – вздохнул Джордж-Харрисон.

– Нет, у меня никого нет, раз вам так важно расставить все точки над i.

– Вам не приходило в голову, что наши с вами матери могли быть… вместе?

– Ни на секунду!

– Боюсь, мы на верном пути и это ограбление совершили они. Хотя я готов вам уступить: сейф открыла, возможно, не ваша мать.

– Почему вы это говорите?

– Мама никогда толком не работала, – продолжал Джордж-Харрисон. – Во всяком случае, постоянно, чтобы вырастить ребенка. Богатыми мы не были, но ни в чем не нуждались.

– Может быть, она отложила деньги до того, как родила вас.

– Потребовалось бы немало средств, чтобы продержаться столько времени. Слова полицейского лишили меня последних иллюзий. Он говорил не о деньгах, а о казначейских облигациях. Так вот, у мамы их была целая пачка. В начале лета и перед Рождеством она регулярно продавала несколько штук.

На это я ничего не сказала, факты говорили сами за себя. Моя мать оказалась не той, за кого я ее принимала, но я никак не могла с этим смириться. Какую еще ложь мне предстояло раскрыть? Джордж-Харрисон молча на меня смотрел, ожидая, что я скажу.

– Вы никогда не спрашивали ее о происхождении этих ценных бумаг?

– В детстве эта тема меня не слишком занимала. Помнится, однажды она мне сказала, что получила их в наследство.

– А нам хватало только на самое необходимое, – сказала я. – Если бы у моей матери оказались облигации, семья пришла бы в сильное возбуждение.

– В таком случае она ни при чем, а моя виновна. Вам стало легче?

– Вообще-то нет. Я не могу смириться с тем, что моя мать, преподаватель химии, жестко следовавшая своим принципам воспитания детей, когда-то вдрызг разругалась с родными и пошла на ограбление.

– В вас столько противоречий!

– Непротиворечивые люди – зануды. У вашей матери еще остались казначейские облигации?

– Я продал последние, когда поместил ее в пансионат. Теперь в этом раскаиваюсь. Если бы я знал правду, то распорядился бы ими иначе: поделился бы оставшимися с вами.

– Зачем, если моя мать не имела отношения к ограблению? Рисковала-то ваша.

– Не торопитесь. То, что ваши родители едва сводили концы с концами, наводит на мысль, что ваша мать не взяла свою долю добычи, но это еще не значит, что она не участвовала в ограблении. Не забывайте, что написал аноним.

– Он написал, что она отказалась от крупного состояния. Может, потому, что ваша мать все оставила себе? Бывает ведь, что одна сообщница кидает другую.

– Изящное предположение с вашей стороны, но я вынужден с вами не согласиться: мама всегда была человеком безупречной честности.

– Надеюсь, вы говорите это несерьезно. По-вашему, утащить из сейфа полтора миллиона долларов – это честный поступок?

– Сто пятьдесят тысяч.

– Тогдашних! Или я чего-то не понимаю? Ваша мать совершает ограбление, оставляет себе часть, которая полагалась моей матери, – и вы называете ее святой?

– Думайте, прежде чем говорить гадости! Разве они обращались бы друг к дружке с такой нежностью, если бы одна поступила с другой так бесчестно?

– Это ваша нежно обращалась к моей, маминых писем я не читала.

– Хорошо, наверное, я неудачно выбрал слово, но готов поклясться, что человека преданнее ее свет не видывал!

– Тем не менее вы не знаете, кто ваш отец.

Джордж-Харрисон наградил меня ледяным взглядом, включил радио и стал смотреть прямо перед собой.

Я дождалась конца песни и вырубила звук.

– Простите, я не должна была так говорить, я даже так не думаю.

– Если бакалейщик давал маме сдачи лишний доллар, она его возвращала! – раздраженно заговорил он. – Когда уборщица сломала ногу, она продолжала платить ей, пока та не вернулась на работу. Однажды я подрался в школе. Сначала она спросила меня, в чем дело, потом пошла к директору и сказала ему, что дает родителям моего одноклассника сутки на то, чтобы извиниться передо мной, а потом надерет им задницы. Могу привести сотню примеров, доказывающих, что она не могла забрать себе долю, причитавшуюся сообщнице. Прошу вас, поверьте мне!

– Почему вы подрались?

– Когда в десять лет тебе говорят, что отца у тебя нет, оттого что мать – потаскуха, слов, чтоб ответить, у вас нет, зато есть кулаки.

– Понимаю.

– Ничего вы не понимаете!

– Хорошо, я дебилка. А теперь послушайте меня, Джордж-Харрисон. Мне нет дела до денег, которые украли наши матушки, хотя я очень хотела бы оплатить своему отцу приятное путешествие, но я вам обещаю, что не вернусь в Лондон, пока мы не выясним, кем был ваш отец.