– Что на тебя нашло? Человек предложил нам помощь, а ты…

– Он жалкий притворщик, коллаборационист! А ты не очень наблюдателен для диверсанта, выполняющего важное задание. У него на ферме нет ни кур, ни коров, только пшеница и свиньи. Как тогда, по-твоему, он обзавелся грузовиком и аусвайсом? Наверняка он крутится на черном рынке. Кто, как ты считаешь, его клиенты?

– Как ты обо всем этом догадалась?

– Я скрываюсь гораздо дольше, чем ты. Чтобы выжить, нужна наблюдательность, это понимание приходит очень быстро. Мы будем ехать, пока не рассветет. Ночью легко заметить немецкие конвои, днем их замечаешь, когда уже поздно. Дальше мы поедем на велосипеде. С какой скоростью ты можешь вести эту рухлядь?

– Не больше пятидесяти километров в час.

Ханна взяла его руку и взглянула на часы у него на запястье:

– У нас достаточно времени, чтобы преодолеть по меньшей мере сто пятьдесят. А там и граница недалеко. Тебе оставили часы?

– Кто?

– Те, кто тебя избил. Как-нибудь потом расскажешь мне, как тебе удалось от них сбежать.

– Хочешь, чтобы я тоже вылез? В чем ты меня подозреваешь?

– Я не говорила о подозрении, просто задала вопрос, мне интересно, что с тобой произошло.

– Нас сцапала милиция. Потом нас затащили в какой-то дом. Нас с Титоном разлучили. Стали лупцевать, чтобы развязать нам языки, но я молчал, иначе мне бы так не досталось…

Он закатал рукав и показал ожоги от сигарет на предплечье.

– Они решили передать меня немцам, я же американец. Запихнули на заднее сиденье автомобиля. Я был без сознания, поэтому меня повез один человек. На сельской дороге я очухался, этот тип крутил баранку, я сидел прямо сзади него, ну и стал его душить. Мне все равно, говорю, сломаю тебе шею, если не остановишься. Он послушался.

– Как ты поступил потом?

– Проломил ему затылок.

– Одним подонком меньше! Не надо было оставлять в живых этого фермера. Теперь он доберется до патруля и сообщит наши приметы. Все, хватит болтать, сосредоточимся! – велела Ханна.

Они ехали в темноте молча. Ханну мучил вопрос, как Роберт умудрился опять завладеть тандемом. Велосипед был явно тот же самый, она слышала, как партизаны говорили, что другого такого ни у кого нет. Да, велосипед был один, но она не хотела оскорблять единственного человека, который мог спасти ей жизнь, увезя в Америку.

* * *

Они несколько раз сворачивали не туда и, сами того не ведая, проехали Ориньяк. Ханна нашла среди документов на грузовик карту и выданный коллаборационистской милицией пропуск, подтвердивший ее подозрения. Иногда она зажигала в кабине свет, чтобы свериться с картой. Названия деревень, мимо которых они проезжали, были ей незнакомы, но они ехали в правильном направлении, на юг, им никто не попадался на пути, так что все шло хорошо.

В три часа ночи они проехали Сен-Жирон. При въезде туда, на обочине, стоял мотоцикл с коляской, но патрульные не успели опомниться, как сигнальные красные огни грузовика уже исчезли вдали. Немцы махнули на него рукой: в этот ночной час свободно разъезжать где угодно мог только транспорт со специальным разрешением.

Дорога пошла в гору, коробка передач скрежетала на подъеме все более грозно, и на подъезде к Се мотор, наконец, испустил дух. Роберт взвалил на спину котомку, а от велосипеда отказался: здесь удобнее уже было двигаться пешком. Они столкнули «Берлие» Жермена в пропасть и проводили его взглядом.

На рассвете, после утомительного перехода, показался Се. Ханна приметила сельскую гостиницу.

– У тебя есть деньги? – спросила она Роберта.

– Нет.

Тогда она закатала штанину. Ее икра была обмотана платком.

– Ты ранена?

– Нет, просто папина предусмотрительность.

Размотав платок, она сунула Роберту две бумажки по сто франков:

– Возьми. Спроси, есть ли у них комната.

– Не рискованно ли, с моим акцентом?

– Когда жена говорит вместо мужа, это может оказаться еще рискованнее. Хотя ты, возможно, прав. Нам остается только вместе сунуться в волчью пасть. Будем надеяться, в этот раз нам повезет и мы наткнемся на честных людей.

Мадам Бруэ, содержавшая гостиницу, оказалась честнейшей женщиной, более того, с самого начала войны она прятала у себя беглецов, ждавших проводника. Для всех, кто к ней обращался, у нее находилось местечко. Как того требовал закон, она заносила постояльцев в журнал, но забывала записывать имена тех, кто не хотел о себе заявлять. Для этого требовалась недюжинная смелость: жандармы, регулярно заглядывавшие к ней пропустить рюмочку, всегда проверяли журнал. Ей хватило одного взгляда на Ханну и Роберта – помятых, с одной котомкой вместо багажа, – чтобы догадаться, кто они такие. Она не стала задавать им вопросы, а просто сняла с доски ключ и повела наверх. Там она отперла дверь комнаты с большой кроватью и умывальником.

– Туалеты и душ в конце коридора. Живо туда, вам обоим нужно срочно привести себя в порядок. В ближайшие дни не выходите из номера до девяти утра и никогда не спускайтесь вниз под вечер. Услышите мое покашливание – мигом прячьтесь. Еда подается в полдень и в половине восьмого вечера.

– Я могу заплатить за несколько дней вперед, – предложила Ханна. – Нас устроит полупансион, обойдемся без ужина.

– Будете и обедать, и ужинать. Там, за горами, вы еще наголодаетесь, так что советую как следует наесться. С деньгами разберемся потом.

И она ушла, затворив за собой дверь. Ханна подошла к кровати, погладила ладонью одеяло и со вздохом на нем растянулась.

– Не помню, когда последний раз спала на хлопковом белье. Попробуй, до чего мягкое!

Она зарылась лицом в подушку и с наслаждением втянула воздух:

– Запах чистоты! Я уже забыла это божественное ощущение!

– Я лягу на полу, – предложил Роберт, как положено джентльмену.

– Тебе отдых нужен не меньше, чем мне, мы можем спать рядом, ты мне не помешаешь.

– А если ты помешаешь мне? – спросил он насмешливо.

Вместо ответа Ханна запустила ему в голову подушкой. Роберт впервые увидел ее улыбку.

– Лучше послушаемся нашу хозяйку и первым делом вымоемся, иначе перепачкаем всю постель, – распорядилась она не терпящим возражений тоном.

Ханна заперлась в ванной первой. Вода оказалась ледяной, но душ все равно доставил ей несказанное удовольствие. Никогда еще ей не доводилось так уставать, как за последние сутки. Она хмуро разглядывала свои натертые ступни, исхудавшие ноги. До цели было еще далеко, вокруг – враждебная Франция, и все же эта гостиница казалась ей мирной гаванью, убежищем, где она чувствовала себя почти в безопасности. Мысль о приготовленной для них настоящей кровати окончательно примирила ее с жизнью, к ней вернулась способность надеяться на лучшее. Предстоящий переход через горы ее не пугал, за ними ее ждала свобода, а в конце пути – Америка. С этой страной, по которой она путешествовала с родителями, у нее были связаны самые лучшие воспоминания. При мысли о матери и отце ей снова стало грустно, и она с трудом сдержала слезы. В дверь тихонько постучали.