— Не говорит? А известно ли вам, Дамиан, что некогда статуи одевали, умащали елеем, осыпали лакомствами, призывали в свидетели?

— Допустим.

— Известен, например, рассказ о статуе, упавшей на человека, который оскорбил ее.

— Грубость всегда наказуема… — усмехнулся Филонов.

— Жители Тира надевали цепи на статую бога солнца, чтобы она не покинула их город. Статуя Аполлона двигалась, давая прорицания, а другие статуи размахивали оружием, плакали или потели — в доказательство своей сверхъестественной силы.

— Ну, не знаю, стоит ли об этом всерьез…

— Кстати, то, что одушевление предметов возможно — каким-нибудь духом или силой, — не противоречило и более поздним теориям вполне цивилизованных людей.

— Так-так…

— Я уверен, легенды об оживающих статуях несут на себе отсвет этого знания, — продолжал Кленский. — А что касается Мериме… Я думаю, что «Венера Илльская» — явное отражение таких убеждений.

— Любопытно, конечно… Но не более, — с угасающим скепсисом произнес Дамиан.

— Вы думаете, Дамиан, что козлоногие сатиры перевелись, когда бог Дионис перестал показываться людям?

— Не так?

— Нет, дорогой мой… Последнего сатира поймали римские солдаты, когда их полководец Сулла, трезвый, жестокий и ни в каких сатиров не веривший, воевал в Греции.

— Да что вы?!

— Сатира связали, притащили в лагерь и стали допрашивать через переводчиков на всех языках. Но он, большой, лохматый и грязный, только испуганно озирался и жалобно по-козлиному блеял. Сулла испугался и приказал отпустить сатира.

— Зачем вы это мне рассказываете?

— Зачем? Знаете, один из лучших знатоков античности, преподававший у нас в университете профессор Просвирский, любил повторять: молодой человек, греческие и римские статуи — это не изображения богов… Нет!

Кленский сделал многозначительную паузу.

— А что же это? — вздохнул Дамиан.

— Это сами боги.

— Вот как?

— Вы знаете причину смерти Нейланда?

— Нет, разумеется… Я ведь не видел трупа.

— А я, кажется, знаю.

— Поведайте! Дриады, наверное, защекотали?

— Нейланд умер не от щекотки.

— Что же с ним случилось?

— Огромные гематомы.

— Синяки?

— Да.

— Ушибы?

— Напротив. Объятье. Как будто его тело сдавили, так сказать, железные длани.

— «Статуя переломила… словно щепку», — произнес Дамиан. — «Еще один… наказанный Венерой». Да… Что-то в этом духе и написано у Нейланда в записной книжке.

Сыщик покачал головой, скорее автоматически, по инерции, сохраняя прежнюю иронию.

— Нейланд читал «Венеру Илльскую» постоянно перед своей странной смертью, — продолжал Кленский. — Очевидно, помнил наизусть. И возможно… Ну, как вам сказать…

— Говорите уж!

— Эта любовь к мраморной Венере, о которой он пишет… Возможно, все это было всерьез.

— Вы шутите?

— Нисколько. Я хочу сказать, что это не шутки.

— Не шутки? То есть вы, взрослый здравомыслящий человек, хотите сказать, что Нейланд не фантазирует, когда пишет «появилась она»?

— Да.

— Впечатляет! — Филонов залпом выпил стакан воды. — Откуда вы знаете про гематомы?

— Видите ли… Наш доморощенный мародер Миха видел эти ужасные гематомы. Он обыскал, оказывается, мертвое тело Нейланда в поисках денег. Еще прежде, до того, как задумал снять с трупа часы…

— И ваш доморощенный мародер признался вам в этом поступке? Любопытно…

— Миха так дрожал от страха, когда появился кадавр, — решил, что труп вернулся, чтобы с ним рассчитаться! — что все мне рассказал, без утайки.

— А вы до сих пор молчали?

— Кстати, Нейланд забыл здесь книгу, — вместо ответа заметил Владислав Сергеевич. — «Венера Илльская» у меня. И я вам сейчас ее принесу. Там есть Яшины пометки!

— Вот как?

В тот же день Филонов, отложив свои таинственные поиски, принялся за чтение Мериме.

* * *

Она стояла так близко — только протяни руку. И Владислав Сергеевич протянул — как нищий за подаянием.

— Не убегайте! Прошу вас, — взмолился он. И сделал попытку приблизиться.

Но Вита опять — неумолимо — стала удаляться.

— Ах так… — вдруг разозлился Кленский.

Непреодолимое желание, как при созерцании миража, прикоснуться и удостовериться, из какой материи соткано это существо, овладело им.

Он уже почти бежал. А расстояние между ним и девушкой нисколько не сокращалось.

И все-таки он бы ее догнал. Он был почти уверен в этом.

Но на пути ее отступления стояла все та же самая невероятная зеленая ива.

И Вита вдруг снова исчезла.

Кленский подошел ближе, дотронулся, как во сне, до ивовой ветки. И даже прикоснулся щекой к прохладному узкому листу. На сей раз сомнений у него не было. Это было слияние, растворение, превращение. Она исчезла: вместо его Виты шептала, дрожа как живая зеленью листвы, ива.

На всякий случай он даже протер очки…

Теперь на таком близком расстоянии было видно, что за лист зацепился длинный женский волос.

Только он и напоминал о случившемся…

Кленский осторожно отцепил волос от ивовой ветки.

И внезапно опять почувствовал уже знакомый неприятный запах.

Журналист резко оглянулся — и наткнулся на взгляд. Совсем рядом с ним, скрытый зеленью листвы, очевидно, стоял человек. Этот пристальный насмешливый взгляд вряд ли мог принадлежать животному… Не выдержав его, Кленский опустил глаза.

Он опустил глаза — и вдруг увидел копыто.

В ту же секунду послышался легкий шорох — и все исчезло.

«Я, кажется, схожу с ума», — подумал Кленский. Но как-то равнодушно подумал, нисколько от этой мысли не расстроившись.

* * *

— Итак… Я внимательно, с большим интересом освежил в памяти «Венеру Илльскую», — начал Дамиан, не дожидаясь, когда за столом после обеда окончательно опустеет.

Кроме самого Филонова и Кленского, за столом оставалась еще замешкавшаяся с посудой Китаева… Да Тарас Левченко — с книгой. Отхлебывая компот, студент увлеченно читал.

— Я, признаться, даже предисловие проштудировал, — продолжал Филонов.

— И что же? — осторожно осведомился у сыщика Кленский.

— Оказывается, об этой новелле Мериме литературоведы пишут, что она «разоблачает ценности буржуазного брака-сделки». А Венера, мол, наказывает тех, кто пренебрегает ее властью.