— Ты о том, что я из сына гончара превратился в раба гончара?

— Да.

— Это тяжело. Но я знаю, что моя жизнь не тяжелее твоей. — Он берет Амару за руку и снова прикладывает ее к своей щеке, накрыв ее пальцы своими. — Впрочем, ты осталась тем же человеком. Я вижу тебя прежнюю.

— Мне так многого не хватает. — Она вздыхает, но потом улыбается, стараясь поднять им обоим настроение. — Прежде всего еды.

— Ох уж этот итальянский сыр! — морщится Менандр. — Чем они только кормят своих коз?

— А ужасный рыбный соус, которым они поливают любое блюдо!..

— Даже самой пресной фасоли можно придать остроты с помощью гнилых анчоусов.

— А хлеб словно замешан на песке.

— И в самом деле, что же они кладут в муку? — озадаченно спрашивает Менандр.

— Я скучаю по маминому рагу.

— Я тоже. — Он с хитринкой поглядывает на нее. — Уверен, что рагу моей матери было вкуснее.

— Никто не готовит рагу лучше, чем женщины из Афидны.

— Хочешь мне это доказать?

— Возможно.

Менандр целует ее, и на сей раз ее чувства не омрачаются ни единой тягостной мыслью.

* * *

В лупанарии время тянется бесконечно, но день, проведенный с Менандром, будто пролетает мгновенно, хотя прошло уже несколько часов.

— Амара! Вот ты где! Мы же договорились встретиться после второго боя гладиаторов! Мы бродим тут целую вечность!

Раньше она никогда не испытывала сожаления при виде Дидоны, но сейчас у нее тоскливо ноет сердце. Она поднимает взгляд на четырех собравшихся вокруг нее подруг и безотчетно сжимает ладонь Менандра.

— Не может быть, что уже пора возвращаться!

— И не говори! — возмущенно соглашается Виктория. — Келад еще даже не выходил!

Феликс велел им всем уйти заблаговременно, чтобы не попасть в толпу и успеть обслужить многочисленных клиентов, желающих отметить праздник в лупанарии. Вероятно, бой Келада, самого прославленного гладиатора, отложили до конца игр.

Менандр кладет ладонь на ее плечо.

— Мы скоро увидимся, — нежно говорит он.

— Но это же неправда! Сам знаешь, что это не так!

Он обнимает ее и крепко прижимает к себе.

— Однажды мы снова проведем целый день только вдвоем. Обещаю. Даже если придется ждать до самых Сатурналий.

— Амара, — напоминает Кресса. — Нам нельзя опаздывать.

Амара не прощается с Менандром, и он тоже не произносит «прощай». Она отпускает его руку, встает и идет прочь, зная, что вскоре ее ждет привычный кошмар, и задыхаясь от мучительной боли. Ей невыносимо обернуться. Проще ничего не чувствовать, ничего не хотеть. Какой прок хотеть и любить, если у тебя нет свободы выбора?

Дидона берет ее за руку.

— Я с тобой, — говорит она, сжимая пальцы Амары.

Лоток с цветами и гирляндами расположен на тенистой стороне улицы, но день выдался таким жарким, что многие из них уже начинают увядать. Амара и Дидона перешептываются, выбирая самые свежие из стоящих в ведрах с водой цветов. За ними пристально наблюдает торговец.

— Стоит ли нам потратиться на лилии?

— Пожалуй, нужно хорошенько постараться, если мы хотим, чтобы Аврелий пригласил нас снова.

Они побывали в доме торговца вином всего дважды. Аврелий дружит с Фуском, но не с Корнелием, и у него более изысканный вкус. Уж он-то ни за что не устроил бы в своем саду тайный лупанарий.

Они покупают лилии и медленно идут назад. Улицы менее запружены, чем обычно: никому не хочется выходить под жаркое солнце без острой необходимости, и, судя по прошлой ночи в лупанарии, половина Помпеев страдает от похмелья. Амара потирает предплечье, на котором ночью оставил синяк один особенно агрессивный клиент. Вечером будет непросто скрыть кровоподтек.

— Тебе уже лучше? — Дидона озабоченно поглядывает на ее предплечье. — Знаю, ночью тебе тяжело пришлось.

— Мне почти жаль, что мы с ним вообще увиделись, — говорит Амара, и они обе понимают, что речь не о клиенте, но ей слишком больно произносить имя Менандра. — После нашей встречи мне стало только хуже.

— Я сказала то же самое Никандру.

— Значит, у вас тоже вчера было назначено свидание? — спрашивает Амара, удивляясь, что подруга ни разу об этом не упомянула.

Дидона кивает, и девушки прерывают беседу, пропуская проезжающую повозку. Приходится прижаться к стене, чтобы их не накрыло облако пыли.

— Что мы можем друг другу дать? — спрашивает Дидона, когда они снова начинают идти. — Разве что мимолетное утешение. Если люди не могут быть вместе, какой смысл изводить себя и притворяться, что это не так? Прости, — добавляет она при виде страдающего лица Амары. — Мне действительно неясно, что тебе дает любовь к Менандру. Я бы еще поняла, если бы на его месте был Сальвий. Как знать, может, однажды он тебя купит. По крайней мере, это возможно. Но такой же раб, как ты… Как бы ему ни хотелось, ему нечего дать женщине.

— Я знаю, — говорит Амара, стараясь не вспоминать объятия Менандра и искры смеха в его глазах. — Знаю, что нечего.

— Как думаешь, Сальвий когда-нибудь тебя купит?

— Нет. То есть я, конечно, об этом задумывалась, — признает она. — Но надо слышать, как он рассказывает о Сабине, ее застенчивости и великой добродетели. Он не из тех, кто станет держать конкубину, а в качестве жены я и подавно ему не подхожу. А как насчет Приска? — неуверенно спрашивает она.

— Никаких шансов! — смеется Дидона. — Что он будет со мной делать? Держать в доме Сальвия, как тайную любовницу? У него и без того есть такая возможность.

Они подходят к лупанарию и стучат в покои Феликса. Дверь открывает нахмуренный Парис.

— Хозяин занят.

— Не важно, — отвечает Амара, нетерпеливо толкая дверь. — Мы пришли порепетировать перед вечерним выступлением. Феликс знает.

— Не обязательно быть стервой и выбивать дверь! — злобно говорит Парис и отходит в сторону, пропуская их внутрь.

— Неужели ему не бывает одиноко? — шепотом спрашивает Дидона, когда они оказываются наверху лестницы. — По-моему, у него совсем нет друзей.

— С такими замашками это неудивительно, — не потрудившись понизить голос, отвечает Амара.

Феликс хранит ее лиру в небольшой гостиной рядом со спальней. Едва войдя, они понимают, что он не один. У него Виктория. Ее экстатические стоны ни с чем не спутаешь, хотя для хозяина она, похоже, вкладывает в них особенную страсть.