— Никто не хочет слушать о том, какой Галлий прекрасный любовник, — произносит Виктория, закатив глаза. — Избавь нас от своих панегириков[25].

— Да, но, когда мужчина старается, все и правда по-другому, — вставляет Бероника. — Разве вы не согласны?

— Все всегда одинаково, — говорит Дидона.

— Нельзя рассчитывать, что мужчины сами доставят тебе удовольствие, — заявляет Виктория так, словно это прописная истина. — Надо просто делать то, что нравится тебе, и вовлекать в это их.

— А если мне вообще ничего не нравится? — спрашивает Дидона.

— Ну, тогда… — отвечает Виктория, заговорщицки обнимая ее одной рукой за талию, — можешь надеяться лишь на то, что однажды, если тебе очень повезет, какой-нибудь торговец скобяным товаром попросит тебя одеться как его покойная жена.

Амара с улыбкой смотрит на повалившихся на кровать от хохота подруг. Пожалуй, даже в жизни шлюх есть кое-какие удовольствия.

— Чего ржете? — из дверного проема злобно смотрит Парис. С тех пор как Виктория предложила ему золотую пасту и спросила, не хочет ли он позолотить себе анус, он стал еще менее дружелюбен, чем обычно.

— Что, уже и смеяться запрещено? — спрашивает Виктория. — А я и не знала. Боюсь, твоих клиентов хмурым видом не отпугнуть. Сзади твоего лица не видно.

Парис бросается к ней так быстро, что никто не успевает ему помешать. Он сильно бьет Викторию по лицу и замахивается, чтобы ударить ее снова. Бероника с воплем прыгает Парису на спину и вцепляется ему в руки. Он теряет равновесие, и удар проходит мимо цели. Амара и Дидона заслоняют Викторию и, вскинув ладони, кричат, чтобы он перестал. Парис пытается сбросить с себя Беронику, но та повисает у него на шее, сдавив ему трахею. Кресса вбегает в комнату и с криком пытается оторвать Беронику от Париса, чтобы она его не задушила.

— Что за херня здесь происходит?

При звуке голоса Феликса крики обрываются и Бероника камнем падает на пол. Парис потирает шею, ловя ртом воздух.

— Я спросил, что за херня у вас творится?

— Он ударил ее в лицо! — говорит Амара, показывая на Викторию. — Он ударил ее в лицо!

В «Волчьем логове» есть незыблемое правило: ни Феликсу, ни какому другому мужчине не дозволено оставлять на их лицах следы побоев.

Феликсу не приходится спрашивать, правда ли это. Виктория держится за глаз, ее щека пылает.

— Дай посмотреть. — Он быстро шагает к кровати. Амара и Дидона поспешно отскакивают в сторону. Феликс отводит ладонь Виктории от ее лица, оценивает повреждения и нажимает пальцем ей на скулу. Она морщится. — Ничего не сломано, — говорит он, вставая. — Заживет.

Он подходит к Парису и толкает его в грудь.

— Какого хера ты творишь? Что, сейчас ты уже не такой большой мужик? Ну-ка вали отсюда на хер.

Парис, не дожидаясь дальнейших понуканий, на нетвердых ногах выходит из кубикулы.

— А ты следи за языком, — говорит Феликс, снова поворачиваясь к Виктории, испуганно вжавшейся спиной в стену. — Я знаю, что произошло. Ты его подначивала. Я прав? — Она молчит, и он начинает трясти ее за плечи. — Я прав?

Глядя на флаконы духов, стоящие на подоконнике Виктории, Амара мечтает схватить один из них и разбить о голову Феликса; представляет, как закричит, чтобы он перестал. Но вместо этого лишь в ужасе приникает к стене точно так же, как и остальные волчицы.

Феликс выпускает Викторию, и она отползает в угол кровати, подальше от него. При виде боли на ее лице у Амары сжимается сердце, но глаза Виктории сухи. Амара понимает, что ни разу не видела свою подругу плачущей.

— Остальных это тоже касается. Придержите языки, — приказывает Феликс. — Мне здесь не нужна какая-нибудь бесполезная Драука с изуродованным лицом. Посмотри на себя! — презрительно бросает он Виктории. — Ни один мужчина еще много дней не захочет к тебе прикоснуться. — Он отдергивает занавеску и в ярости выходит из лупанария.

— Не надо, — произносит Виктория, вскинув ладонь, когда Дидона пытается к ней подойти. — Не говори ничего. Просто оставь меня в покое.

Девушки расходятся по кубикулам со смутным чувством, что взаимные утешения были бы равноценны пренебрежению к страданиям Виктории. Амара в одиночестве сидит на кровати, глядя на старую отцовскую сумку. Она представляет Феликса в его покоях, лежащий в его столе перстень Марцеллы, улыбку на его лице, когда она его принесла, и закрывает глаза.

Солнце над головой светит так жарко, что Амара едва не падает без чувств. Ее держат на ногах только тесная толпа и Виктория, взволнованно толкающая ее локтем в ребра. Будь у нее выбор, она предпочла бы провести свой первый настоящий выходной в Помпеях иначе. Она и другие волчицы проснулись затемно, потащились на противоположный конец города, стояли под открытым небом на рассветной прохладе, наблюдали за восходом солнца и изнемогали от палящей жары только для того, чтобы занять лучшие места с видом на выход гладиаторов в амфитеатр. Сегодня первое июля — день, когда новоизбранные городские чиновники приступают к исполнению обязанностей, а главное, дают публичные игры по случаю вступления в должность.

Амара ищет взглядом Фуска. Возможно, он уже где-то здесь, на арене, и беспокоится, как бы нынешнее действо не затмило игры, которые он устраивал в прошлом году. В их последнюю встречу он долго брюзжал на эту тему. Эгнаций оказал ей немало услуг, но, пожалуй, больше всего она обязана ему за связь с дуумвиром. Амара и Дидона регулярно выступают как в доме Фуска, так и в доме Корнелия, но Фуск — менее требовательный хозяин. Там от них редко ожидается что-то большее, чем пение, главным образом потому, что жена Фуска имеет больше власти над мужем. Амара никак не может привыкнуть к близкому знакомству с влиятельными мужчинами. В доме Корнелия Фуск рассказывает ей о бытовых подробностях своей жизни — о фонтане, который он заказал для тестя, о книгах, которые читают двое его сыновей, — и, разумеется, она знает все о его предпочтениях в постели. У себя же дома он выступает в роли сдержанного нанимателя и предлагает ее гостям в качестве дополнения к фруктовой тарелке. Амара нисколько не сомневается, что, если они столкнутся на улице, он с ней не поздоровается. В этом смысле ее жизнь совсем не изменилась.

— Вот и он! — визжит Виктория. — Это Келад!

Амаре не удалось бы расслышать ни слова, если бы Виктория не кричала ей на самое ухо. Голова ее раскалывается от грома фанфар, возвещающих о приближении гладиаторов, и рева трибун. Однако их долгое изнурительное ожидание наконец окупается: толпа выносит их в первый ряд, к самому входу в амфитеатр.