– Да, что потом?

– Потом вы побежите, – сказала Голубка, – побежите изо всех сил. А я буду держать Белоголового на мушке сколько смогу.

– Так ты что… Разве ты не убежишь вместе с нами?

Голубка помедлила.

– Там посмотрим. Главное, дать вам как можно больше времени на побег. Возьми мои ключи.

Я отстегнула связку, висевшую у нее на поясе. Хотела сунуть ее в карман, но обнаружила, что там уже что-то лежит. Это был камень, который Эйнар дал мне в Портбурге. Я положила ключи в другой карман, и мы отправились в путь по черному снегу. Я была рада, что у Голубки есть ружье и что мне не придется сражаться простым камнем с самым холодным и злобным пиратом Ледового моря.

Когда мы остановились перед дверью дома, где спал Белоголовый, Голубка оглянулась и посмотрела на меня.

– Сири?

– Да!

– Моя волчица. Отпусти ее, пожалуйста, на волю. Она не сделает тебе зла. Она ненавидит лишь Белоголового.

Я кивнула. Потом мы обе глубоко вздохнули и тихо-тихо открыли дверь. Первой вошла Голубка с винтовкой, за ней я. Комната была просто обставлена. В очаге догорал огонь. Я увидела выскобленный стол, буфет, кровать с пологом. Все было чистое и совсем обычное. Здесь могла жить какая-нибудь рыбачка.

Я осторожно отвела полог кровати. Белоголовый мирно спал – белые волосы, словно цветок, глаза прикрыты. Старик и юноша, спящие в одном теле.

– Просыпайся, – велела Голубка и сама, наверное, услышала, как испуганно прозвучал ее голос. Она откашлялась и повторила уже громче.

– Вставай!

Белоголовый открыл глаза, светлые, с острыми, как гвозди, зрачками. Посмотрел на Голубку. Потом на меня. По выражению его лица невозможно было разобрать, что он думает.

– Вставай! – снова приказала Голубка.

Белоголовый сел и спустил ноги на пол. На нем была светлая льняная ночная рубашка. Он сидел, положив руки на колени, и молчал, только переводил взгляд с Голубки на меня и обратно.

– Ты-ты должен освободить Фредерика, – сказала, запинаясь, Голубка.

Белоголовый не ответил.

– Друга Сири, – напомнила Голубка. – Друга Сири, который сидит в плену на «Вороне». Освободи его.

Но Белоголовый по-прежнему ничего не отвечал. Он сидел и молчал, смотрел на нас и размышлял. Наконец принял решение.

– Предательница, – сказал он спокойно.

Голубка сглотнула. Да, она боялась его, в этом не было сомнения, и Белоголовый, конечно, об этом знал. Хотя она держала ружье, он знал, кто из них на самом деле дрожит от страха.

– Ты предала меня, – продолжал Белоголовый. – Когда после стольких лет я наконец… Ты решила обесчестить меня.

– Нет, – ответила Голубка. – Ты ошибаешься.

Но Белоголовый не сомневался в своей правоте. Он решил, что Голубка, узнав, что я тот самый долгожданный ребенок, задумала присвоить чудо-аппарат и первой создать алмаз, завоевав славу и признание за свое открытие. Открытие, которое положило бы конец грабежам и вражде.

– Ты впутала девчонку в свои планы, – сказал он. – Заманила ее, посулив спасти жизнь ее другу. Что еще? Разделите ли вы славу, когда появится первый алмаз?

– Отпусти Фредерика! – повторила Голубка почти с отчаянием. – Ступай к Брагдеру и прикажи ему.

– Нет.

– Почему?

– Нет, я не стану этого делать, – спокойно сказал Белоголовый. – Лучше смерть.

– Ты предпочитаешь умереть?

– Конечно.

– Но почему?..

– Я вложил всю свою жизнь в этот аппарат. Если ты отнимешь его у меня, мне лучше умереть, – сказал он и слабо улыбнулся. – Посмотрим, чей выстрел прозвучит первым. Твой или тот, что прикончит вашего приятеля на корабле.

С этими словами он бросил быстрый взгляд на окно: через тонкое стекло все явственнее проникал рассвет.

Голубка заплакала, палец запрыгал на спусковом крючке. Белоголовый посмотрел на нее, будто хотел пронзить насквозь безжалостным взглядом. Его лицо расправилось, словно раздулось от отвращения. Резким движением он вырвал у нее винтовку, это вышло легко, словно она сама ему ее отдала. Голубка закрыла лицо руками и зарыдала.

– Мне не нужен твой аппарат, папа. В нем нет ничего ценного.

– Нет есть, и ты это знаешь.

– Да, но дети…

– Они служат хорошему делу.

– Нет! Ты это все выдумал! А дети гибнут!

Белоголовый помедлил немного.

– Это ты все выдумала! – сказал он, взвел курок и направил ружье на нее.

Иногда тело действует само по себе, независимо от человека. Особенно в таких случаях, когда речь идет о жизни и смерти, о выборе между белым и черным. Тогда все происходит как бы само собой, хотя человек скован страхом и не понимает, что делать. Вот и я, когда увидела, что Белоголовый собирается застрелить Голубку, почувствовала, как близок конец, и рука сама потянулась к карману куртки. Я услышала, как мой голос произнес:

– У меня есть что-то для тебя.

Белоголовый поднял глаза и перевел взгляд с Голубки на меня. Он увидел, что я держала в руке – остроугольный камень размером с голову трески, который, побывав в шахте, стал черным как уголь.

Глаза его сощурились.

– Что это такое?

– Ты был прав, – сказала я, – мы собирались отобрать у тебя славу. Когда я вчера пришла к тебе, то отдала обычный уголь, а Правильный приберегла для себя. Вот – возьми его теперь. Отпусти Голубку и забери вот это.

Белоголовый медленно направился ко мне. Медленно-медленно наклонился, чтобы рассмотреть камень. Медленно-медленно взял его. Я видела, как он вертит камень дрожащими руками, как сжал ладонь, чтобы ощутить его твердость, и все это время я молила Бога, чтобы угольная пыль не сошла с него.

– Правильный уголь, – прошептал Белоголовый. – Такой твердый…

Он покачал головой, протер глаза.

– Никогда я не встречал такого твердого куска.

Он торопливо посмотрел на меня и Голубку, мы вдруг стали для него чем-то вроде мебели или каких-то вещей. Забыв о нас, он выбежал из комнаты и помчался туда, где ждал его аппарат… и волчица. Волчица, которая не была привязана.

Он не успел выстрелить. Мы услышали лишь короткий грозный рык, а потом стало тихо. Белоголового больше не было. Поступки, которые мы совершаем, оставляют после себя след. Таким следом может стать баклан, который однажды, вспомнив сделанное вами добро, вернется и постучит в окно, прося рыбу. Многие дети могли бы стать бакланами для Белоголового. Голубка или я. Но только не волчонок, родившийся в метель на Волчьих островах и выращенный лишь затем, чтобы вращать его аппарат.