два лица, поскольку он, как врата, открывается в обе стороны. Как историк, Янов смотрел в прошлое, а как пророк, угадывал будущее. Новую оттепель, перестройку и гласность он предсказал еще в книге The Origins of Autocracy (1981), когда СССР вступил в самое мрачное время поздней брежневщины и андроповщины.             А на заре ельцинского правления, еще в статье 1993, а затем в книге 1995 г. ""После Ельцина. Веймарская Россия"", он высказал ошеломляющую, фантастическую по тем временам гипотезу, что в недалеком будущем Россия откажется от своих демократических завоеваний и встанет на путь фашизации и фантомного империализма.           Правда, позднее, уже в 2011 г., он отказался от этой гипотезы, надеясь, что европейский ""геном"" в истории России все-таки победит ордынство и холопство.   И в этом тоже была двойственность  Янова-Януса: когда в 1990-е Россия двинулась по пути демократических реформ, он предсказал ее фашизацию; а когда  в 2010-е страна резко сдвинулась к авторитаризму, национализму, конфликту с Западом,  — исключил возможность фашизма.  Начиная с диссертации ""Славянофилы и Константин Леонтьев: вырождение русского национализма 1839–1891"" (1970), Янов посвятил себя исследованию русского национализма, его исторической эволюции и политической перспективы. После эмиграции в США в 1974 году Янов опубликовал ряд книг, призванных предупредить Запад о растущей опасности ""русской идеи"". В отличие от своего современника Натана Эйдельмана, который, как историк, сосредоточился на положительных героях русской интеллигенции, прежде всего, на декабристах и Герцене, Янов концентрируется на тех фигурах, которых либеральная традиция изображает в черном свете. Если Эйдельман в своих книгах, изданных в СССР, опирался на такие западнические и ""левые"" элементы официальной советской идеологии, которые позволяли ему прославлять диссидентов прошлого, то Янов выступает прежде всего против националистического диссидентства, как прошлого, так и настоящего. В том числе против А. Солженицына, с которым у него состоялась открытая и нелицеприятная полемика, правда не прямая, не во втором, а в третьем лице.  Солженицын о Янове: ""с профессорской кафедры напечатал уже две книги с разбором СССР и самым враждебным отношением ко всему русскому"". Янов: ""Солженицын-романист на каждом шагу противоречил Солженицыну-пропагандисту"".                                                                           Один из центральных вопросов у Янова — отношение между советским и досоветским периодами российской истории. Здесь можно выделить четыре основные точки зрения. Первые две противопоставляют эти периоды, две другие — объединяют.        1. Официальная, марксистско-ленинская точка зрения противопоставляет славный, советский период темной и деспотичной эпохе самодержавия и крепостничества.      2.  Это противопоставление советского и русского поддерживается с позиций романтического консерватизма (например, у Солженицыным), но в прямо противоположном смысле: советский период рассматривается как деградация славного русского прошлого, разрушение России под натиском левых идеологий. Два других подхода стремятся, напротив, приписать российской истории преемственность и найти общие факторы, объединяющие советскую и дореволюционную эпохи.    3. Критически-либеральный подход: через всю российскую историю, как дореволюционную, так и советскую, прослеживается один авторитарный и империалистический импульс, переходя из самодержавия в коммунизм.     4. Патриотически-националистический подход: та же преемственность рассматривается в позитивном ключе, советский период — дальнейшее развитие и укрепление России в качестве великой мировой державы; Сталин — наследник и хранитель величия российской империи. Этот подход изначально продвигался евразийцами — русскими эмигрантами 1920-х годов, которые вскоре после Октябрьской революции выступили в поддержку советскому режиму как растущему потенциалу дальнейшей российской экспансии.  Именно этот подход, “национал-коммунизм"", пытающийся объединить русский национализм и советский коммунизм, — в центре исследований А. Янова, как параллель немецкому национал-социализму. При этом Янов отмечает глубокую разницу между славянофильством и евразийством, между неоромантической и неофашистской платформами. Романтический национализм солженицынского типа был формой диссидентства, поскольку решительно противостоял идеологии советского марксизма. Национал-коммунизм напротив, воспринял советскую идеологию в ее наиболее жесткой сталинской модификации. Славянофильство консервативно, евразийство современнного образца — одновременно архаично и футуристично, поскольку исходит из моделей ""арийского"" прошлого и стремится навязать их всему человечеству как будущее, как утопию ""Великой Традиции"". Это делает ""четвертую"" позицию объектом самой резкой критики Янова: уже в 1980-е он обращается к евразийской платформе как к самой большой угрозе развитию российской демократии.   Эволюция ""русской идеи"", по Янову, проходит три основные фазы: от либерального национализма, противостоящего правящему режиму (Солженицын 1970-х), до изоляционистского национализма, стремящегося к сотрудничеству с националистической частью истеблишмента, и, наконец, до милитаристского и империалистического черносотенного национализма, который в процессе контрреформ сливается с официальной идеологией.   Заглядывая далеко вперед, Янов еще тогда, в самом начале перестройки, предсказывал, что “постперестроечная"", антидемократическая реакция примет форму неофашистского государственного переворота, в результате которого определенная версия воинствующего национализма станет новой государственной идеологией российской ""империи"".   В дальнейшем, продолжая изучать авторитарные тенденции в российской истории, Янов сосредотачивается на другом ее векторе — либерально-демократическом. Российская история двигалась зигзагообразно, точнее, циклически, с чередованием реформистских и реакционных периодов.   По Янову, ""ничего подобного гибридной политической системе, одинаково способной и на свирепые диктатуры, и на регулярно сменяющие их либеральные оттепели, в Европе не было. Тем более системы, дотянувшей до XXI века"".   Янов выделяет более десяти периодов ""перестройки"", сменявшиеся контрреформаторскими периодами ""застоя"" и ""реакции"", которые в свою очередь сменялись новыми попытками перестройки: после Ивана Грозного, после Петра I, после Павла, Николая I и т. д.  ""Начиная с XVI века, была деиванизация, была депетронизация, была депавловизация, была дениколаизация и так вплоть до десталинизации, до дебрежневизации Горбачева"".  Янов был уверен, что придет черед и депутинизации — и это окажется решающим и последним качанием маятника: Россия станет европейской страной: “Вот смотрите. В 1700 году исчезла фундаменталистская церковь, в 1762-м — обязательная служба государству, в 1861-м — крепостное право, в 1917-го — «сакральное» самодержавие, в 1953-м — политическое идолопоклонство, в 1991-м — империя. Осталось от всей этой канувшей в Лету гигантской «порчи» лишь преклонение перед ореолом верховной власти, ее рейтинг, если хотите, последняя ниточка, на которой и держится сегодня в России самовластье"".  Хотелось бы согласиться с Яновым, но только ли дело в ореоле верховной власти и ее рейтинге?   Даже в посткрымскую эпоху, когда ""веймарство"" уже отчетливо двигалось к новым реваншистским рубежам, Янов оставался оптимистом, считая, что Путин все-таки фигура не тех масштабов. ""Ну, какой, извините, из Путина Гитлер?""  Янов ушел как раз накануне решающего испытания этой гипотезы: тянет