– Мне нужно срочно уехать. У меня на материке отец при смерти, – и, повернувшись к сержанту, спросил, – У вас там случайно вертолет не приземлялся?

– Зачем вам вертолет? Сегодня днем в южную бухту сто восемьдесят восьмой ПСКР зашел. Еще часа два простоит, если успеете…

Не дождавшись окончания фразы, Звягинцев козлом скакнул в палатку, едва не запутавшись в растяжках, и тут же выскочил он оттуда с одной барсеткой в руках.

– Оставляю вас в гордом одиночестве. Вы уж простите меня – так получилось. Вещи мои в УФО-центр забросьте… Корабль за вами придет через четыре дня. Счастливо оставаться! – крикнул он нам, уже набирая скорость, и скрылся за ближайшей скалой.

Вопреки ожиданиям, никаких документов пограничники с нас не потребовали, а присев к нашему огоньку выпили по кружке чая, радушно предложенного Ольгой, после чего, тяжело вдыхая, побрели дальше. Служба! "У них-то служба, а вот мы, что здесь делаем?" – собирался вопросить я, но осекся, потому что поймал мечтательный взгляд жены, устремленный на заблестевшую лунную дорожку. Н-да, не повезло, достался ей в наказание за неведомые грехи муж-прагматик, и ничего не поделаешь: в сорок лет характер не переменить. Разве, что переменить мужа…

Я скосился на Витьку и, увидев в его глазах ту же мечтательную дымку, скрипнул зубами. Ишь ты, еще один романтик на мою голову! Теперь понятно, что кроется в их взаимной симпатии: общность – нет, не интересов – восприятия мира. В серебристом лунном свете у обоих на глазах мне явственно чудились розовые очки, вместо которых у меня были контактные линзы скепсиса и грубого материализма. Испустив тяжелый вздох, от которого не растаяло бы только ледяное сердце, я выразительно посмотрел на Ольгу и, пожелав желающим и дальше кормить комаров, спокойной ночи, полез в палатку. Придет или не придет? Вот в чем вопрос… Ну, если нет..! Она пришла. Едва опустившийся брезент отделил меня от всего остального мира, легкие шаги возвестили о прибытии моей половины. Настоящей, в отсутствие которой остается только одна вторая жизни, да и то не самая лучшая. Я ощутил щекой родное дыхание, и все тяжелые мысли вкупе с подозрениями растаяли без следа от жара ее потрескавшихся губ.

Утро выдалось странным. Оно не слишком отличалось от многих других, разве что установившейся классной погодой, и все же… Что-то будоражило меня, вздергивало, подгоняло еще не проснувшееся окончательно сердце. "Сегодня должно произойти нечто", – шептал внутренний голос, и я был с ним полностью согласен. Даже традиционный утренний чай имел до чертиков странный привкус. Привкус опасности. Надо же! Вчера утром, когда мне предстояло попасться в японские сети, ничего подобного не испытывал, а тут на тебе – предчувствие! И предчувствие дурное. Ненавижу эти ощущения! Чуешь, что-то не так, а вот что делать, чтобы избежать этого "не так" понятия не имеешь. Только настроение портится. А виноват, конечно же, экстрасенс Андрюша – все-таки научил своего нерадивого ученика прислушиваться к звучащей внутри мелодии, различать даже самый тихий шорох в потаенных уголках сознания. Да какой же он тихий! Это же настоящий гром: как будто меня насильно прикрутили к мощным динамикам на концерте суперпопулярной рок-звезды.

– Может, не пойдем никуда? – безнадежно протянул я, отвечая на предложение Витьки обследовать восточное побережье острова, – Позагораем и вообще…

– И вообще… как ты можешь такое говорить? Неужели тебе не интересно? – немедленно встряла Ольга.

– Интересно-интересно, – я покорно закивал головой, – Ладно уж, убедили. Только теперь я первым пойду, надоело все время хвостом за вами таскаться. Даешь авангард!

– Да, пожалуйста, – подозрительно быстро согласился Витька, – Иди первым, и флаг тебе в руки! То есть не флаг, конечно, а акваланг.

И, поглядев на мою вытянувшуюся физиономию, назидательно добавил:

– За все надо платить!

Вот так и получилось, что я, в наказание за попытку переворота нагруженный всем нашим подводным снаряжением, медленно продвигался впереди, осторожно ступая по большим гладким камням, весьма напоминающим яйца доисторических рептилий. Так и жди, что какая-нибудь тварь вылупится. Предчувствие-то никуда не делось, а продолжало давить невидимой ношей почище осточертевшего акваланга.

Чем дальше мы уходили от лагеря тем сложнее становилось пробираться в нагромождении валунов и хитросплетении пересекающих наш путь расщелин наполненных прозрачной водой. Иногда, мы проходили под настоящими арками, выгрызенными ветрами в одиноко торчавших скалах. Ольга беспрестанно щелкала фотоаппаратом, а Витька находил в себе силы, чтобы залезть на какой-нибудь особо выразительный каменный постамент, изображая памятник первопроходцам.

И как-то незаметно получилось, что, завернув за очередную скалу, я, горько обиженный на судьбу, прибавил шагу. Благо, рельеф стал более подходящим для нормальной пешей прогулки, чем для тренировки спецназа на выживание. Я отмахал, наверное, метров сто по гладким плитам и остановился перед очередной большой расщелиной, восстанавливая дыхание и прикидывая оптимальный маршрут форсирования возникшей водной преграды. Аккуратно сгрузив акваланг и прочее на нагретый полуденным солнцем камень, присел рядом и погрузился в блаженное состояние ничегонеделания. У меня на счету каждая секунда, потому как скоро придет главнокомандующий, и весь кайф мне обломит. Да еще и поставит на вид. Во-первых за нарушение походной дисциплины, а во-вторых… А во-вторых, что-то слишком долго их нет. По моим расчетам они давно уже были должны показаться из-за скального уступа. Что-то противно сжалось внутри и я, оставив на произвол судьбы свой груз, быстрой рысцой побежал в обратную сторону. Обогнув скалу, я взобрался на небольшой уступ и начал шарить взглядом по изрезанному трещинами берегу. Сначала мне показалось, что у меня бред, – другое объяснение увиденного в голову не приходило. Мой друг, стоя на коленях, склонился над вольно раскинувшейся на гладком, ровном камне Ольгой и, черт побери, целовал ее! Да еще как – в губы!

Когда я частично пришел в себя, то обнаружил, что опять стою возле расщелины, рядом с брошенным аквалангом. Гладкая водная поверхность отразила мою побледневшую физиономию мокрые от пота волосы, над которыми бесстыжее воображение уже нарисовало ветвистые оленьи рога. Вот оно, как повернулось. Вот оно как… А я-то дурак верил им, как себе. В дружбу верил… В любовь, чтоб ее так через эдак! Придурок, идиот, кретин! Голова шла кругом, щеки горели, как у мальчишки застигнутого отцом за чтением "Плейбоя". Остыть… Мне срочно нужно остыть, чтобы спокойно все обдумать, без этих мексиканских страстей.

Гидрокостюм одел меня второй кожей, акваланг сам закинулся на спину, и резиновые края маски обхватили лицо. Там в глубине, когда зеленоватая тишина накроет меня с головой, я буду вспоминать, размышлять, смеяться над собой… Только решения принимать не буду. А чего его принимать? Все уже было решено тысячелетие назад: я ушел в небытье, а они остались. Вот и теперь уйду: не в небытье (вот еще, детские игры) – в сторону. Как говориться: совет да любовь. И, подняв кучу брызг, я косо вошел в воду, надеясь оставить на берегу боль, обиду и ненависть. В морской стихии нет места такой ерунде. Жаль только, что мое сердце – не море.