— О фонтане мало кто знает.

— Пока.

— Преподаватели английского. Что они там преподают, — рассеянно замечает Дакворт, мысленно пытаясь отыскать источник умственного зуда. — Погодите-ка. Это же словесное творчество.

— Вас она не интересует, не так ли? Как вид искусства.

«Да!» — кричит про себя Дакворт. Пьеса. «Пьеса»! Однако вслух он произносит:

— Нет, нет, я критик, знаток. Словесное творчество — это просто инструмент. Для пропагандиста искусства.

Как-то, прочитав о кинокритике, который стал голливудским сценаристом и режиссером, Дакворт не спал целый месяц: клевал носом, листая словарь синонимов в поисках идеальных слов, которыми можно было бы расцветить его жалкую, на троечку с минусом, рецензию на рекламу с говорящим младенцем, продающим сэндвичи, для которых он еще слишком мал. Ту, которую его бывшая прислуга считала забавной.

— Разумеется. — Талия кивает. — Так вы станете моим наставником?

«Словесное творчество», — думает Дакворт. Но произносит это вслух. Отчетливо. Критик прищелкивает языком, отмахиваясь от мнимой оплошности.

— Итак, Талия, — говорит он. — Ваше чудесное имя означает «посланница богов»[37].

— Вы мудрый человек. Мне бы хотелось угостить вас пивом.

Глазау Дакворта сужаются. Он окидывает взглядом ее волосы. Футболку.

— Вы были в МСИ. Когда я сидел на лестнице. Мы обменялись парой слов. Вы были довольно грубы. Я сказал, что Дюшан в одиночку разорвал связь между искусством и качеством, а вы, как и большинство ваших сверстников, всюду выискиваете фальшь.

Дакворт откидывается на спинку стула. И сидит, пожирая глазами бариста. Но про себя думает: «Словесное творчество, чтоб вас».

— Я прошу у вас прощения, мистер Дакворт.

— Хм.

Дакворт отворачивается и смотрит на мамашу с дочкой, которые перед этим подробно изучали буклеты «Космического лагеря» и «Лагеря Хула».

У девочки на одежде наклейка с именем «Маккензи».

— Не знаю, какой выбрать, — говорит она. — Какой, мам? A-а? Ну какой?

Мамаша закатывает глаза. Зевает.

Дакворт наклоняется к ним.

— Выбери «Космический лагерь», Маккензи. На этой земле ничего стоящего нет.

Мамаша цокает языком. А девочка задумчиво кивает.

— Ах, — произносит Талия. — С тех пор я стала просветленной. Пожалуйста, будьте моим наставником.

— Хм.

Этого недостаточно.

— Теперь я вижу связь между искусством и заслугами критической мысли. И понимаю, что, несмотря на воду из фонтана, она не должна быть разорвана. — Ее глаза увлажняются. — Простите, что отняла у вас время. — Она отодвигает свой стул. Но не выдерживает. — Надеюсь, я не помешала какому-то важному делу.

— Нет, нет, — говорит Дакворт в свою чашку. — Просто я заканчиваю манифест.

— Я отличный корректор.

— Хм.

— Я бы с удовольствием его прочла.

— Когда-нибудь его прочтет весь мир. — Дакворт протягивает Талии носовой платок, чтобы она вытерла глаза. Меняет позу. Чуть расслабляется. И спрашивает: — Что вы изучаете, кроме газет?

— Искусство, поведение человека, — отвечает Талия, сморкаясь. — Я студентка.

Дакворт смотрит на нее. У нее вокруг глаз маленькие гусиные лапки.

— Аспирантка, — добавляет она.

Дакворт смотрит на нее. Она очень открыта.

Под его взглядом Талия опускает глаза. Задумывается.

— Извинения приняты, — говорит Дакворт, наконец отводя взгляд.

Она улыбается и говорит, не поднимая головы:

— Вернемся к газетной вырезке. Похоже, город собирается выделить место для постоянного экспонирования кресла Кувалды Уокер. Чтобы обелить ее и все такое. Что вы об этом думаете?

«Она умерла, и я не смог бы как следует ее пропагандировать».

Но вслух Дакворт замечает:

— Я считаю — достойная дань уважения этому Уокеру…

— Этой Уокер.

— То есть этой Уокер. Ее творение обогатит мир. Всегда есть место для… — Дакворт по капле наливает в горячий чай сливки, — истины и красоты.

От эмоций глаза Талии снова увлажняются. «Какая она эмоциональная», — думает Дакворт.

— Я согласна, но разве истина, если она порождена мистической водой, не является частью уравнения нейтрализации? Разве это не обман?

Очевидно, что Талия ждет ответа. Очевидно, что опыт наблюдения за тем, как из-за воздействия искусства был застрелен офицер Арчи Рино, нельзя обесценивать глупыми представлениями о причастности мистики. Очевидно.

— Если бы мы с этим согласились, — отвечает Дакворт, — нам пришлось бы отказаться от всех великих произведений, созданных писателями-алкоголиками и музыкантами-наркоманами. Вычеркнуть из памяти ливерпульскую четверку и Вудсток. Все это — наша культура, а великие произведения — зачастую результат всех этих… э… факторов. — Критик делает паузу, как бы выхватывая следующую мысль из эфира. — Мы должны судить об искусстве, а не о художнике.

Кажется, Талия хочет кивнуть. Принять это на веру. Но она наклоняется вперед и слегка приподнимает бровь.

Дакворт небрежно добавляет:

— Я бы никогда не стал пить воду, чтобы улучшить свои произведения. Полагаю, — усмехается он, — вы бы назвали меня пуристом. Если, конечно, вы не считаете чай запрещенным веществом.

Ее губы растягиваются в улыбке.

— Однако, по моему мнению, люди должны пить воду, — продолжает Дакворт. — Они обязаны по максимуму использовать свой потенциал.

— Это убивает их.

— Если они действительно художники…

— Мне еще многому нужно учиться.

— Я бы не стал пить, — говорит Дакворт. — Я должен быть пастырем.

— Вы будете наставлять их с помощью манифеста?

— Да. Они будут пить, — говорит Дакворт. — Искусство — это жертвы.

Это агнцы для его возрождающейся карьеры.

— Вы такой умный, — говорит Талия. — Я согласна со всем, что вы сказали. — Она гоняет булочку по своей тарелке. — Но ходят слухи, что некоторые студенты-искусствоведы с этим не согласны. Они за чистоту в искусстве. Одна группа дошла до того, что объявила единственным видом искусства перформанс.

Дакворт усмехается.

— Перформанс? По этим деткам ремень плачет.

— Они считают, что искусство должно быть незапятнанным. Безо всяких улучшений.

Дакворт усмехается.

— Возможно, до них будет сложно достучаться, — говорит Талия. — Боюсь, они не воспримут написанный вами манифест.

— Вообще-то я его только начал. Но здесь, — Дакворт стучит пальцем по виску, — уже все есть.

— Может случиться контрреволюция — прямо здесь и сейчас, — восклицает Талия, повышая голос. Она взволнована. Взбудоражена. Полна предчувствий. — Мы должны сплотить людей. Людям нужен тот, кто укажет им путь.

— Я согласен. Полностью.

Глубокий вздох. Вздымающаяся грудь.

— Вот почему я хочу быть критиком.

Дакворт проливает чай.

— Будьте моим наставником. Обучите меня искусству критики.

— Э… Ну… Я очень занят. Революция и все такое.

— Вам понадобится помощь.

— Возможно.

— Я могу стать вашим подмастерьем.

— Вы сможете учиться, наблюдая?

— Я очень наблюдательная.

— Как вы относитесь к личным поручениям?

— Я готова стать вашим личным ассистентом. — Хм.

— Я всегда буду рядом.

— Что ж, договорились. Я стану тем, кто укажет им путь. — Дакворт говорит полувопросительным тоном. От едва уловимого ликования, проскочившего в конце фразы, запросто можно отречься.

— Да.

Дакворт постукивает себя пальцем по подбородку.

— Придется бодрствовать допоздна.

— У меня бессонница.

— Это неблагодарная работа.

— Мне не нужна благодарность.

— Будет