высказывала своих опасений, чтобы не обидеть старика. Горы, горы. Как черные стражи, высились скалы. Иногда они казались Нюргуне живыми людьми с настороженными хмурыми лицами. «Какую тайну сторожите вы, горы?» — тоскливо спрашивала их она.

…И вдруг горы расступились, и Нюргуна ощутила под ногой укатанную колею проселочной дороги.

Да, это была действительно колея, пробитая многими полозьями. Нарта легко скользила по ней, и пришлось ускорить шаг, чтобы не отстать. Сзади что-то весело кричал торговец, Буокай хранил невозмутимое молчание. По обочинам дороги темнели деревья — это были сосны! Правда, невзрачные, правда, корявые, искривленные морозом и ветром, но все-таки это уже не тундра!

Олени бегут все быстрее и быстрее. За ними невозможно успеть. Нюргуна попыталась вспрыгнуть на нарту, но поскользнулась и упала. Колючий снег ожег разгоряченное лицо. Нюргуна привстала и увидела то, что раньше закрывали оленьи спины: якутскую юрту, обмазанную землей и навозом, и искры над этой юртой. Они так и сыпались в ночное небо, освещая край трубы. Явственно почуялся запах дыма.

Нюргуна замерла. Ей никуда не хотелось идти. Ей было хорошо вдыхать дым и смотреть на искры. Не хотелось ни о чем думать, кроме того, что от этой юрты Буокай вернется назад, в тундру, что дальше ей придется идти по жизни одной.

Где-то у самого уха раздался храп, упряжка шарахнулась в сторону. Чья-то сильная рука обхватила Нюргуну, подняла и уложила на мягкое. Опомнившись, она увидела над собой смеющееся лицо Атласова. Куда девались его страх и затравленность, появившиеся у него за многие дни пути! Рот его был раскрыт… Но смеялся он, пел или только подгонял оленей — понять было невозможно.

XII

Как же все-таки внезапно и резко может преобразиться человек! Еще вчера в ледяных объятиях тундры купец был беспомощен и бессловесен. Но стоило ему переступить порог человеческого жилья и обогреть руки, как он тут же выпустил спрятанные до поры когти.

— Да, — сказал он самодовольно, — старик Буокай неплохой ездок! Долго ли заблудиться в тундре! А он в самую точку попал. Не зря я его нанял!

Можно подумать — похвалил старика. Но как похвалил! Как лошадь! Словно Буокай со всеми потрохами принадлежит ему, оттого и попал в «самую точку».

Охотник даже не повернулся в его сторону. Он в это время растирал дублеными ладонями окоченевшие ноги Нюргуны. Ему помогала хозяйка юрты, Дайыс. Она проворно взбила на ороне свежее сено и положила на него прогретую над огнем подстилку.

— Лечить, что ли, привез? — пытливо взглянула в лицо Буокаю хозяйка.

— Нет… по другому делу едем.

— А лечить надо. Девчонка — вся в огне.

— Пройдет, может, — пробормотал тунгус. — Кто лечить будет?

— Есть у нас в наслеге доктор. Настоящий, образованный. Сударский. Все болезни знает. Можно позвать, он не откажется!

— Ээ, сударские — ненадежный народ, — отозвался Аким. — Всех мутят, бунтуют. Не столько лечить будет, сколько словами язвить. Уж лучше шаман.

— Много ты знаешь! — сердито сказала Дайыс.

— Почему бы и не знать? Есть и у меня под боком один. Иваном звать. Иваном Ивановичем! Сказал бы фамилию, да забыл. Он в нашем наслеге недавно, его с Лены перегнали. Натворил там чего-то — батраков надоумил на поджог вроде. И у нас не унимается. Науськивает голодранцев на хозяев.

«Иван Иванович…» — донеслось до Нюргуны. О ком это он? Ах, о ссыльном. С Лены? Помнится, жил поблизости от Кыталыктаха сударский Иван Иванович. Нюргуна никогда не видела его, но много о нем говорил Беке.

— Не слушай его, старик! — резко бросила женщина. — Если хочешь, чтобы дочь жива осталась, зови доктора!

Охотник вздрогнул. Неужели Нюргуне так плохо? Он наклонился к девушке, пощупал лоб и щеки. Надо лечить, это правда. Одна беда: лечение стоит дорого. Там, у моря, он отдал лекарю всю свою пушнину. Сколько же потребует настоящий, образованный доктор? Чем ему платить?

«Иван Иванович… — с усилием думала Нюргуна. — Что, если это тот самый… Надо обязательно… Что надо? Да, найти его».

— Не выдумывай, женщина! — вновь послышался голос Атласова. — Знаем мы этих докторов! Я ее сам отвезу в Якутск. Там лечить буду!

— А ты кто ей? — покосилась на него Дайыс.

— Сам не знаю, кто, — захохотал торгаш. — Старик продать хотел, не сторговались.

Однако девка едет со мной. А тунгус назад вернется.

— Врешь! Врешь ты все! — в ярости вскричал Буокай. — Не я продать — ты купить хотел, да ничего не вышло! Никуда она с тобой не поедет! Не пущу! И давай, плати за дорогу. Не ты меня вез — я вез и кормил тебя! Плати деньги — мне они на доктора нужны!

— Вот как ты заговорил? — сощурился Атласов. — Ты меня вез! А кто просил меня на коленях взять дочь? Кто навязался ’ко мне со своими услугами? Я мог бы найти и другого проводника. А на чьих оленях ты ехал? На своих, может быть? Ты их купил, что ли?

Буокай сник. Все, что говорил Аким, было правдой: не получив определенного ответа насчет девушки, купец не хотел брать с собой Нюргуну, и его пришлось долго упрашивать; когда же тунгус заикнулся о том, что может сопровождать их в тундре, купец осадил его вопросом: «А олени у тебя есть?» Оленей не было…

Купец прошелся по юрте. Злорадная улыбка осветила его лицо.

— Я вижу, ты недешево ценишь свою работу. Ну что ж, я тебе заплачу. Но оленей ты не получишь. Уж лучше продам их на мясо. Возвращайся как хочешь.

— Не надо, не надо! — испугался охотник. — Не отнимай оленей! Я ведь не из жадности. Дочку спасать надо…

— Отец!

Виновато опустив голову, Буокай приблизился к Нюргуне.

— Не бери у него ничего… — срывающимся от волнения голосом проговорила Нюргуна. — Не надо меня лечить.

Не унижайся. Лучше умру…

В юрте воцарилась гробовая тишина. Все с презрением смотрели на купца, спокойно прихлебывающего обжигающий чай.

— А вот это ни к чему, — Атласов отставил блюдце, вытер рукавом толстые губы. — Умереть всегда' успеем, пока живется — надо жить! Жалкий старик, думает, его заработка хватит, чтобы заплатить доктору. Платить буду я. Как за невесту свою. И оленей отдаю тебе как будущему тестю. Я к девушке присмотрелся за дорогу, она мне нравится. Ну, а если не хотите со мной дела иметь, тогда и помощи не ждите.

Утром, брезгливо осмотрев внутренность юрты, в которой переночевал, торгаш вместе с награбленной пушниной перебрался к наслежному князцу. Он упорно настаивал, чтобы больную перевезли туда же («Она умрет здесь