Много тяжелых, полных скитаний и голода недель пережила девочка, пока не оказалась она в Симбирске возле булочной Филиппова.

Стояла она там в порванном грязном платьице, исхудавшая и в синяках. Стояла и просила взглядом у прохожих хотя бы кусочек хлеба. Русского она не знала, и поэтому прохожие сторонились ее, думая, что она беспризорная и глухонемая.

А в это время как раз Володя Ульянов в булочную шел — папа его за хлебом послал. Увидел он девочку, подошел взволнованный, спросил: «Как тебя зовут?» А она ему по-немецки отвечает, что зовут ее Надин Крупп и прибежала она сюда из Баварии. Володя немецкий тоже знал. Расспросил ее он о ее жизни, потом купил две булки — одну домой, а вторую девочке отдал. И повел он ее за руку к себе домой. Показал родителям. Своих детей у них много было, но, будучи по-русски добрыми, приняли они и Надин в свою семью. Папа Володи, Илья Дмитриевич, выхлопотал ей документы, и назвали они ее Надей Крупской.

Володя с нею русским языком занимался, объяснял ей, почему при капитализме богатые богатеют, а бедные беднеют.

Так и выросла она в дружной семье Ульяновых.

Выросла она и на всю жизнь осталась верной Володе, потом уже Владимиру Ильичу. Во всем ему помогала, за границу с ним в нелегальную эмиграцию ездила, помогала революцию готовить.

А уже потом, когда революция свершилась, стала Надежда Крупская наркомом народного образования и очень о детях заботилась: ведь сама беспризорной девочкой в Россию прибежала.

Вот так два великих человека, как два великих народа, русский и немецкий, встретились, объединились и совершили невероятное на глазах удивленной и перепуганной Европы».

— Ты смотри, — выдохнул, дочитав, Добрынин. — Немка, оказывается!..

Первый раз рассказ про Ленина оставил его в озадаченном состоянии, первый раз сердце екнуло во время чтения. И не потому, что чего-то он не мог понять. Нет, все было ему понятно. Ясен был смысл рассказа: не надо, мол, бояться людей, если они чужой, нерусской национальности. И не надо бояться вступать с ними в браки. Интернациональный был смысл, простой. Но что-то было у Добрынина против немцев; да и против немецкого языка, которого он, конечно, не знал и не слышал никогда. Может, потому, что не так давно воевала его страна с немцами, с этой Германией? Может, поэтому и возникла в его мыслях неправильная оскомина? И, понимая, что сам он, Добрынин, не прав, задумался народный контролер посерьезнее и поглубже. И даже стал думать о браках, когда кто-то из семьи — не русский. Стал бродить по своей памяти, пытаясь припомнить какой-нибудь пример из жизни. Но что-то все когда-то встреченные им где-нибудь семьи были полностью русскими.

И вдруг проблеснуло что-то впереди. «Вспомнил! — обрадовался Добрынин. — Конечно, а свадьба Дмитрия Ваплахова и Тани?» Да, была эта свадьба интернациональной и в чем-то похожей на ленинский брак. Но все-таки не совсем, ведь урку-емец до брака не дожил, и если б не огромной силы любовь девушки Тани, то и этот брак не произошел бы.

Хлопнула дверь на улицу, и Добрынин отвлекся от мыслей. Закрыл книгу, но оставил ее на столе. Выглянул из своей комнатки.

— А, Павел Александрович! Добрый вечер! — проговорил, снимая ботинки, капитан Медведев.

На полу у его ног лежала добыча: три довольно большие неизвестные Добрынину птицы.

— Видишь? — похвастался капитан. — Вот отдохну, отнесу Сагаллаеву, пусть чего-нибудь сварганит для нас! А? Добрынин кивнул.

— Заходи ко мне, — пригласил капитан, обувая шлепанцы.

Зашли. Поставили чайник и сели к столу. Рассказал Добрынин Медведеву про свою обиду касательно переводчика Канюковича.

— Э-э, да, — кивнул капитан. — Это дерьмо трусливое, как осенний лист. Все боится чего-нибудь такое сделать, за что его сразу к ногтю! Я его и сам не люблю…

Поговорили о переводчике, поругали его от души, и легче стало Добрынину, снова какая-то приятная легкость в чувствах возникла. Тут он про письмо вспомнил.

— Товарищ капитан, — сказал он, — а как отсюда почту посылать?

— А куда?

— В Москву, я тут письмо написал.

— Нетрудно, — Медведев махнул рукой. — В среду, когда с Высоты Ж. посыльные приходят за метеоритами для запуска, надо им отдать, а к ним каждый месяц вертолет прилетает. Он заберет.

Вскипела вода, и заварили Добрынин с Медведевым крепкого чая. Медведев изза удачной охоты был в отличном настроении, вытащил полголовы сахара и стальные щипцы. Сам же и раскромсал щипцами этот сахар.

Бросил Добрынин себе в стакан два больших куска, и долго еще пришлось ему колотить чай ложкой, пока не растворился весь сахар. Но зато потом так сладко было во рту, что раннее детство вспомнилось, вспомнились счастливые осенние дни, когда приносил его отец горшок меда от помещика и ели они этот мед ложками, аж пока горшок не оказывался таким чистым изнутри, что и мыть его не надо было.

Вернувшись к себе в комнату, Добрынин лег на кровать на спину и уставился в потолок. О письме думал, о глухонемых, и снова — о переводчике. И вдруг пришла к нему интересная мысль — а что, если глухонемым письмо написать? Ну не такое, какое по почте посылают, а простое, с вопросами. И если они грамоту знают, то они ему таким же письмом и ответят. Ведь уши и язык для писания письма не нужны!

Встал он, сел за стол. Достал бумагу, чернила и ручку.

Думал долго. И вопросов было у него много, но в одно письмо они не укладывались.

«Как вас зовут?» — записал Добрынин первый вопрос и застрял на этом.

Ладно, решил он. Утром допишу.

А утром взял этот листок, свернул, сунул в карман пиджака и пошел на завтрак. После завтрака — на завод.

Опять пришел первым, прошелся вдоль верстаков. С нетерпением ожидал он прихода рабочих, на дверь все время косился.

И наконец она открылась. Вошли четверо красивых, сильных мужчин и Светлана, симпатичная и на вид очень скромная женщина.

Поздоровались кивками.

Рабочие подошли к своим верстакам, посмотрели на заготовки.

Руки у Добрынина чесались. Он и боялся немного отвлекать их от работы, тем более что сам был народным контролером. Но уж очень хотелось ему проверить свою мысль. И он достал из кармана пиджака листок, развернул его и сделал несколько шагов к ближнему верстаку, опустил листок на верстак. Хотелось еще взять фонарик, посветить в лицо этому глухонемому, который так увлекся изучением заготовки, что не заметил появления письменного вопроса.

Не вытерпев, Добрынин дотронулся до его плеча. Их глаза встретились, и народный контролер направил взгляд рабочего на листок.

Рабочий наклонился над ним, потом пошарил взглядом по поверхности верстака. Добрынин понял, что рабочий ищет карандаш. Увидел его карандаш, чуть придавленный метеоритной заготовкой, вытащил, подал.

Рабочий дрожащей рукой написал что-то на листке и вернул его Добрынину.