если он скроет от неё всё только ради того, чтобы не беспокоить и не расстраивать её.

Узнав, что случилось, Фастрада онемела, как человек, поражённый внезапным ударом. Её жених не просил у неё ничего, он просто рассказал ей всё тихо и спокойно, и она даже не могла рассмотреть его лица в темноте. Тем не менее она чувствовала, что он спрашивает её, останется ли она или поедет за ним. И решать этот вопрос надо теперь же, нельзя откладывать решения, пока епископский суд не вынесет своего решения. Если она останется в Констанце, то, очевидно, всякая связь между ними будет разорвана. С другой стороны, ей и её семье грозит страшная опасность. Конечно, есть вероятность, что он выйдет целым и невредимым из этого дела, если, как говорят, король... Но ведь это только вероятность. Нельзя, не роняя своего достоинства, отречься от Магнуса, пока будет длиться процесс, и опять считаться его невестой, когда он окончится. Нет, этого она не может допустить. Да и её отец не успокоится, пока между ними не произойдёт окончательного разрыва. Жена и дочь во многих случаях управляли Мангольтом. Но когда дело касалось его безопасности, с ним нельзя было шутить: он становился груб и, где нужно, беспощаден.

Положение было совершенно ясно, и полумеры не могли помочь делу: она должна или соединить сегодня свою судьбу с ним или же расстаться с ним. Фастрада чувствовала, что человеку, который подвергается смертельной опасности, нужно оказать какое-нибудь утешение.

Видя, что она не отвечает ему, секретарь сказал:

— Не знаю, следует ли мне настаивать, чтобы ты связала свою судьбу с моей. Мы, правда, обручены, но я могу вернуть тебе твоё слово.

Несколько минут длилось глубокое молчание. Фастрада стояла, опустив глаза и как бы боясь встретиться с ним взглядом, хотя в темноте этого и нечего было страшиться. Он не жаловался, но его молчание говорило красноречиво за него.

— Конечно, я не возьму своё слово назад, ибо ты в опасности, — сказала она, наконец. — Но всё это так ужасно и так внезапно случилось, что я поражена, как громом. Когда мы должны решить этот вопрос? — спросила она тихо, задерживая дыхание.

Она знала, что решаться на что-нибудь надо сейчас, но спросила об этом, как делают все слабохарактерные люди, переспрашивающие по нескольку раз, хотя ответ им известен заранее.

— Увы! Сейчас же.

— Сейчас! Как же мы можем венчаться, когда над твоей головой висит суд? Смерть будет застилать всякое будущее...

Её голос замер в рыданиях.

— Увы, дорогая моя, смерть всегда застилает нам будущее. Но в данном случае можно надеяться, что она наступит не так-то скоро. Моё дело правое, и хотя правосудие сделалось редким делом в этом мире, но Господь всемогущ, и раньше времени отчаиваться не следует. Если б у меня не было этой надежды, я не предлагал бы тебе следовать за мной. Но есть ещё одно обстоятельство, которое я должен сообщить тебе прежде, чем ты будешь решать. Мне тяжело упоминать об этом, но я считаю это необходимым. Ты выйдешь замуж за человека, — если только это будет, — не равного тебе по рождению: я чадо незаконной любви, хотя и рождён замужней женщиной. Я сын короля. Я узнал это от матери только сегодня.

Он ожидал, что это должно возмутить её, но действие его слов оказалось совершенно другим.

— О, что касается этого, то в этом случае виновата твоя мать, а не ты, — промолвила она, причём в её голосе не было ни негодования, ни удивления. — И притом король есть король, и это не то, что сын какого-нибудь сапожника.

Ему показалось, что она хочет утешить его, и он почувствовал к ней благодарность. Но медлить было нельзя: в этот час надо было всё выяснить и обо всём переговорить.

— Не забывай, что, если ты пойдёшь со мной, тебе придётся испытать многое, может быть, гораздо больше, чем ты воображаешь в этот момент. Если ты поедешь со мной сегодня из Констанца, то неизвестно, что ждёт нас впереди. Какие опасности, какие трудности и лишения! Неизвестно даже, останусь ли я в живых или нет. Твоя судьба будет велика — это я могу обещать тебе, но велика не в том смысле, как люди обыкновенно это понимают. Мой меч не приобретёт тебе корону, и я не собираюсь выкраивать для тебя какое-нибудь герцогство, как это делают ландскнехты по ту сторону Альп. Если я когда-нибудь буду в силе, то она будет употреблена на то, чтобы исправить несправедливости, а не для того, чтобы чинить новые, чтобы помогать нищему, а не королю, еретику, а не папе. Тебе, быть может, придётся жить в изгнании и под проклятием церкви, если не за теперешние мои дела, то за будущие. Подумай хорошенько, достаточно ли крепко ты любишь меня: раз решившись, ты уже не вернёшься назад.

Девушка задрожала. Только теперь она поняла, что от неё требуется.

— Но для чего же всё это? — спросила она, рыдая. — Для чего эти страдания, лишения, смерть?

— Жизнь есть борьба, дорогая моя. Блаженны те, кто борется сознательно и за своё дело.

Опять настало молчание. Он не мог видеть её. Он только слышал, как она прерывисто и часто дышала.

— Итак, обдумай всё это хорошенько.

Наконец заговорила и она:

— Конечно, я люблю тебя. Но... если б ты пошёл к королю и рассказал ему всё... он, конечно, вступится за тебя... Если б ты открыл ему...

— Что! — вскричал Магнус, не веря своим ушам. — Сказать королю! Королю Сигизмунду! Идти и просить у него плату за позор моей матери! Неужели ты этого не понимаешь, Фастрада?

— Но если ты сам не хочешь идти, то найдутся другие. Многие заинтересованы в том, чтобы тебе и Эльзе была оказана справедливость.

— Я не могу пойти на это и не могу оставить свою сестру на произвол епископского суда, — отвечал секретарь сквозь зубы. — На это я рискну потом, но один, а не с нею. Нет, я всё обдумал, и другого выхода для меня нет.

фастрада знала, но продолжала отчаянно цепляться за соломинку.

— Пусть так. Я не хочу спорить с тобой в такую минуту. Но Господь не допустит, чтобы за преступление одного человека пострадало столько невинных. Но бежать так, среди ночи, не приготовившись...

Слёзы брызнули у неё из глаз, когда она припомнила свои мечты о