уж говорить про больницу.

та-дам

два младенчика

мы всегда думали что она шутит (ну по крайней мере я думала) или что воды отошли в роще, но она села в машину и доехала до больницы с ее-то практичностью

теперь я думаю что она не шутила, и вот почему

она зажгла четыре свечки, воткнула их в торт и поставила в центр стола, и я боялась что мне подпалит волосы, так что разрешила невеличке их задуть

(я пишу это в таких подробностях чтобы точно знать, что запомнила правильно. память часто искажает такие вещи. но это ровно то что я видела.)

мама стояла за спиной невелички и придерживала ей волосы, видимо паранойя у нас семейная. но невеличка все равно умудрилась обжечь палец

она увидела что одна из свеч покосилась и обожглась когда пыталась ее поправить, но ничего не сказала. думаю, потому что знала какую суматоху поднимет мама

но потом я увидела ее палец там где огонь коснулся кожи

там были то ли морщины то ли шрамы. они выходили из одной точки и шли спиралью по всему ожогу

я видела его всего несколько секунд

потом она заклеила его пластырем и носила какое-то время, и может это ерунда

может такие ожоги это нормально

но я так не думаю

Я выпрямляюсь и недоуменно хмурюсь. Разве у мамы есть такой ожог? Я не помню. Я должна помнить такие вещи.

Зато в памяти свежи воспоминания о девушке в морге. О белых спиралях на ее обожженной коже. Похоже на то, что описывает Кэтрин. Очередное звено единой цепочки. Понять бы еще какой.

Я представляю, как мама склоняется над пламенем свечи. Представляю шрам у нее на пальце, вытесненный другими воспоминаниями. Мама зажимает в моей ладони мою первую зажигалку. Говорит: «Поддерживай огонь. Огонь защитит тебя».

Защитит от чего?

От нее?

Я судорожно выдыхаю и продолжаю читать. Если в этой записи Кэтрин удалось собраться с мыслями, то в следующей, накарябанной поперек страницы теми же чернилами, она совершенно теряет голову.

невеличка заболела она не выходила из комнаты со вчерашнего дня рождения и мама перенесла мои вещи в гостевую комнату и велела молиться за нее и сказала что невеличка выглядит ужасно краше в гроб кладут так себе описание если честно и теперь я в панике потому что я не хочу чтобы она умерла с мыслью о том как она меня ненавидит

мы постоянно ссоримся это нормально мы же сестры но не просто сестры не просто половинки единого целого

иногда я не понимаю которая из нас я

иногда мы просто невелички а иногда совершенно другой человек

если мы умрем то умрем вместе если она умрет я уйду с ней

Я закрываю Библию. Кэтрин цеплялась за маму изо всех сил. А теперь? Одна мертва, у другой не жизнь, а подобие жизни.

Бабушка считает, что это мама должна была рассказать мне о смерти Кэтрин. Мама сказала немного, но достаточно. «Это все из-за меня», – сказала она утром. Она выскабливала лицо сестры с фотографий. Мама, полная злости и зависти. Мне страшно об этом думать, но я догадываюсь, чтό она могла иметь в виду.

Здесь я в безопасности, твержу я себе. Без нее мне будет лучше. И я согласна на все, что готова дать мне бабушка, потому что ничего другого я не заслуживаю.

Двадцать два

До конца дня из комнаты я больше не выхожу. Про- пускаю ужин и пытаюсь заснуть, пытаюсь перевести события этого дня в воспоминания, но мозг возвращается к ним всю ночь. Мама, синее платье, которое она надела в больницу, Тесс – я лежу с открытыми глазами, пока не восходит солнце, и тогда усталость наконец берет свое. Она наваливается на меня, засасывает в тяжелые горячечные сновидения и не отпускает до тех пор, пока меня не будит стук в дверь.

Я выбираюсь из кровати, сонная и растерянная.

– Секундочку, – бормочу я и слышу, как бабушка что-то отвечает, но не могу разобрать слов.

Я открываю дверь. Бабушка стоит на пороге с платьем в руках – синий цветочный принт, рукав-бабочка, слишком пышная, на мой вкус, юбка.

– Ты почему еще в постели? – восклицает она, влетая в комнату. На запястье у нее болтаются белые босоножки. – К пяти нам нужно быть в городе.

Я бросаю взгляд на часы. Пятый час. Я готова проспать еще, наверно, сутки: события последних дней вдавливают меня в матрас, как гиря.

– Давай, давай, – говорит бабушка. – Встаем.

– Что? – После всего случившегося обыденность происходящего сбивает с толку. Я до сих пор чувствую бабушкину руку на колене, до сих пор слышу ее слова о том, что мое место здесь. И вот она снова передо мной. С платьем. Как будто уже забыла, что именно из-за платья я от нее убежала.

Бабушка поворачивается ко мне, прижимая платье к груди, как будто прикидывает, пойдет ли ей.

– Благотворительный прием в пользу полиции. Миллеры планировали его несколько месяцев.

Звучит как последнее мероприятие, на которое она согласится пойти. Я знаю, как она относится к Фалену. Как Фален относится к ней. И мне совершенно не хочется встречаться с местной полицией чаще, чем это необходимо. Им нужна бабушка, и они хотят, чтобы я им помогала, и я боюсь, что, если они попросят о помощи снова, я могу и согласиться. Нет уж, безопаснее держаться от них подальше.

– Зачем это нам? – Я сажусь на кровать, отбрасываю одеяло и задираю ноги. – Сомневаюсь, что нам будут рады. – Давай останемся здесь, хочется сказать мне. Ты и я – и больше никого до конца наших дней. Мне не придется видеться с Тесс. Не придется вспоминать о том, как я с ней обошлась.

– Именно поэтому мы и едем. – Бабушка ставит босоножки на пол, раскладывает платье на кровати и встает надо мной. – Мы покажем всем, что нам плевать на пустые сплетни.

Я уверена, что это далеко не все. Я не верю, что мы едем в город только для того, чтобы помозолить глаза местным жителям. Дело в пожаре и трупе. И во мне.

– Хорошо. – Похоже, возражать сейчас нет смысла. Бабушка с довольным видом кивает на платье.

– Надевай, – говорит она. – Купила специально для тебя в Кроуфорде.

– Когда это ты успела?

– Когда ты так внезапно покинула нас на завтраке у Миллеров, – говорит она чуть язвительно, давая понять, что все еще не простила мне этой выходки. – Размер