Лось шел на Антонова, занеся над головой топор с красным топорищем. В нем было что-то от викинга, крушащего врага. Ассоциация, вспыхнувшая в сознании, гласила: щит. Сунув кулак в металлическое ведро, Антонов отразил удар.

Больно было так, что слезы выступили на глазах. Ведро смялось, как картонное, прищемив находящуюся внутри руку. Если бы топор был наточен, поединок бы на этом и завершился, но тупое лезвие лишь надломило железный конус, не прорубив его до конца.

Новый удар, нанесенный не сверху, а сбоку, сшиб Антонова с ног. Ведро развалилось по линии спайки. С ликующим ревом Лось отшвырнул топор и бросился на поверженного противника, готовый душить и калечить его голыми руками.

Зависнув на полпути в воздухе, он недоуменно выпучил глаза и разинул рот. Что помешало ему добраться до Антонова? Какая сила остановила в наклонном положении, не позволяя ни навалиться на противника, ни выпрямиться… ни даже вдохнуть толком?

— Га? Га? Га?

Издавая невразумительные сипящие звуки, Лось продолжал нависать над Антоновым, вяло шевеля пальцами вытянутых вперед рук. Из его груди торчал багор, за который держался Антонов, упирающий древко в пол. Прием был позаимствован у смельчаков, ходивших на медведя с рогатиной. Подняв зверя на дыбы, они ложились на спину, тем самым подманивая его к себе. В решающий момент выставлялась рогатина. Напоровшись на нее, медведь в пылу схватки не замечал этого, продолжая наваливаться на острия всем своим весом. Так и подыхал, не понимая, что убивает себя сам.

Примерно то же самое произошло с Лосем. Он все еще пытался дотянуться до горла Антонова, когда его глаза подернулись пленкой и утратили зрение в мире этом, чтобы увидеть нечто запредельное, недоступное обычному восприятию. И, надо думать, увиденное потрясло Лося до глубины души, потому что он тихонько ахнул и застыл.

Потом шея перестала удерживать его голову, и она бессильно свесилась, как и руки, так и не дотянувшиеся до врага. Изо рта Лося выкатился и повис, растягиваясь, красный сгусток, похожий на расплавленный сургуч.

Антонов поспешно откатился в сторону, позволив трупу падать как попало. Он собирался найти взглядом Павлину, чтобы сказать ей что-нибудь успокаивающее, когда заметил Темногорскую, стоящую возле нагромождения коробок с пиротехникой. В левой руке, отведенной как можно дальше от лица, она держала здоровенный реактивный патрон из пластика. Из трубки свисал шелковый шнур с колечком. Прежде чем дернуть за него, Темногорская злорадно улыбнулась и погасила свет.

Началось настоящее светопреставление. Вслед за первой ракетой, с шипением носящейся в замкнутом пространстве, последовала вторая, третья, четвертая. Вокруг бабахало, гремело, трещало и фыркало. Повсюду разлетались огненные шары и сыпались фонтаны разноцветных искр. Полыхало розовым, желтым, красным, полыхало бледно-голубым и ядовито-зеленым, полыхало так, что глазам было больно смотреть и Антонов, потерявший ориентацию, мог только заслонять собой выход, пригнувшись и прикрывая голову руками.

Тот, кто пускал новогодние салюты или хотя бы присутствовал при этом, хорошо представляет себе, что могло бы получиться из этого не под открытым небом, а в помещении. По-видимому, Темногорская подожгла фитили сразу нескольких наборов петард, потому что световое шоу не прекращалось несколько минут. А когда пальба и взрывы прекратились, все оказалось затянуто удушливым сизым дымом.

Уткнувшись лицом в сгиб локтя, Антонов бросился туда, где стояла Темногорская, но ее там уже не было. Вопя от досады, он ударился плечом в дверь с черепом, костями и молнией, потом рванул ее на себя, заранее зная, что все напрасно. Темногорская предусмотрела даже самое неблагоприятное для себя развитие событий. Ослепительный фейерверк помог ей незаметно скрыться за железной дверью, которая, разумеется, теперь была заперта изнутри.

Сыпля проклятия, Антонов сорвал с щита огнетушитель. В задымленном помещении виднелись расплывчатые огненные тюльпаны, расцветшие там, где просыпались раскаленные искры. Один из них представлял собой живой факел, и до Антонова только сейчас дошло, что визг, который он слышит, производят не новые петарды, а голосовые связки Павлины.

Бросившись к ней, он сорвал с огнетушителя пломбу вместе с чекой, развернул раструб горизонтально и нажал на рычаг, моля небеса о том, чтобы дело не ограничилось пустопорожним шипением, свидетельствующим об окончании срока годности. Однако устройство сработало. Хлынула обильная пена, превратившая Павлину в самую уродливую Снегурочку, какую только может представить себе больное воображение.

Не заботясь о том, чтобы погасить остальные очаги возгорания, Антонов завладел пистолетом одного из охранников, прихватил его мобильник, а потом поволок к выходу стул с девушкой и несколько секунд спустя уже освобождал ее от мокрых, но еще теплых и чадящих ремней.

— О боже, — рыдала она, — когда это все кончится!

Было ясно, что приключений, выпавших на ее долю, хватит ей на всю оставшуюся жизнь.

Кашляя, Антонов задраил бронированную дверь, из которой валил дым, увидел на полу несколько пятилитровых баклажек с питьевой водой, схватил одну и облил Павлину с ног до головы.

— Где болит? — рявкнул он. — Показывай, живо!

Ощупывая свое тело под лохмотьями одежды, она жаловалась:

— Здесь немножко… и здесь… Ой, у меня, кажется, все волосы обгорели. А ресницы? А брови? Костя, у меня есть брови?

— Если что, новые нарисуешь, — сказал Антонов, бегом направляясь к лестнице. — Но для этого нужно выбраться отсюда. На руках не понесу, не надейся.

Взбежав по ступеням первым, он очутился в полной темноте.

— Где ты, Костя? — скулила поднимающаяся следом Павлина. — Ты меня не бросишь?

— Если не перестанешь ныть, брошу, — пригрозил Антонов.

Опустившись на четвереньки, он стал всматриваться в темноту, ища щелочки, сквозь которые сочился бы свет. Ведь не напрасно же Темногорская посылала Лося проверить обстановку наверху. Значит, выход был. Где-то здесь. Совсем рядом.

— Костя, — позвала Павлина драматическим шепотом.

— Слушай, — поморщился Антонов, — не мешай, а?

— Костя…

— Вот же навязалась на мою голову!

Не обнаружив признаков света, Антонов пошел вдоль стены, надеясь отыскать выход на ощупь или по дуновению свежего воздуха.

— Костя, — окликнула Павлина в третий раз.

Антонов обернулся на звук ее голоса:

— Ну? Чего тебе?

— Выход здесь. Только мне одной не открыть…

— Выход? Ты сказала: выход?

— Ну да, — ответила Павлина. — Разве ты не его ищешь?

— Его, — ласково подтвердил Антонов. — Показывай, милая. Куда надавить, что сдвинуть?

Он сделал несколько осторожных шагов вперед. Его растопыренные пальцы коснулись чего-то упругого и округлого, требующего более бережного отношения, чем потайная дверь или люк. Павлина хихикнула в темноте, взяла ладонь Антонова и приложила ее к гладкой деревянной поверхности.