— Где-то здесь должны быть две ручки, как в купе, — сообщила она. — Берись за них и дергай влево.

Подчинившись, Антонов с усилием отодвинул не просто панель, а целую секцию книжного шкафа, установленную на хорошо смазанные рельсы. Они очутились в кабинете Темногорской, где она приняла Антонова в день его прибытия. Как давно это было! Сколько упущено возможностей прихлопнуть эту жирную гадину. А теперь она ушла. За дверью с черепом и костями наверняка находился подземный ход, ведущий неизвестно куда.

Он посмотрел на Павлину и прикусил внутреннюю часть щек, чтобы не расхохотаться. Перепачканная, мокрая, оборванная, с клоками волос, торчащими во все стороны, она была похожа на чучело. Правда, после пожароопасного шоу Антонов тоже выглядел не лучшим образом, хотя в глазах Павлины читалась жалость, а не насмешка.

— Ты так изменился, Костя, — сказала она. — И голова щетиной обросла.

Машинально проведя рукой по макушке, Антонов пробормотал:

— Голова… — Потом: — Череп! — Наконец: — Твою мать!!!

— Что случилось? — воскликнула Павлина, но было поздно.

Антонова уже и след простыл.

Этим утром руководитель Службы Международного Розыска Террористов, или Второй, как его величали, находился в состоянии прострации. Такого еще никогда не случалось за всю его долгую карьеру. Сначала он решил, что его пытаются дезинформировать и ввести в заблуждение, потом — что произошла какая-то путаница, наконец (в этом бы он не признался ни одной живой душе), что он просто спит на рабочем месте, опять не добравшись до постели…

Но сообщение было повторено трижды. Из трех разных источников. Почти слово в слово.

Ленинградская АЭС освобождена, террористы, захватившие центр управления, добровольно сдались и вышли с поднятыми руками…

Калининская АЭС освобождена… террористы сдались и вышли с поднятыми руками…

Ростовская АЭС освобождена… террористы сдались…

Наваждение? Бред? Сон? Уже не в первый раз за сегодняшнее утро Второй ущипнул себя за бедро под плотной тканью брюк. Не помогло. Не проснулся. Продолжал сидеть за столом, тупо глядя на рапорт, который начал писать еще накануне, но никак не мог закончить. Рапорт начинался словами:

В связи с проявленной мною некомпетентностью, прошу наложить на меня строгое взыскание вплоть до…

Дальше этого дело не шло. Вот и теперь, стоило Второму взяться за ручку, как ожил телефон внутренней связи.

— Что там еще? — неохотно буркнул он в трубку, но, выслушав заикающуюся от волнения секретаршу, заорал: — Так соединяй, соединяй! Развели тут сверхсекретность, понимаешь!

Раздался щелчок, и Второй услышал голос Антонова, которому пришлось пробиваться окольными путями, потому что звонил он с чужого номера. По мере того как звучал доклад, брови Второго ползли все выше, челюсть отвисала все ниже.

— Так это ты их обезвредил? — спросил он, как только скороговорка подчиненного замолкла.

— Выходит, да, — не стал отпираться подполковник.

— Плохо слышно, Костя. Говори громче.

— Не могу. Я в засаде.

— Какая, к черту, засада? — возмутился Второй. — Ты где? Сообщи координаты, я немедленно вышлю вертолеты.

— Высылайте, — ответил Антонов. — Но, думаю, подкрепление не понадобится. Я на территории усадьбы. Подстерегаю эту жирную гадину, которая рано или поздно выползет из своей норы.

— Ты про Темногорскую?

— Про нее. Хитрая тварь. Но на каждую хитрую жабу есть свой крюк с винтом.

— Какой крюк? — не понял Второй.

— С винтом, — повторил Антонов. — Извините, но говорить больше не могу. А вертолет высылайте. Не пешком же возвращаться. В таком виде на первом же посту загребут.

Очень медленно и осторожно, словно имея дело с необычайно хрупким предметом, Второй опустил трубку на аппарат. Сграбастал рапорт, чтобы скомкать его, передумал, разровнял, сложил вчетверо и принялся рвать в мелкие клочья.

В кабинет заглянула секретарша, пытаясь скрыть улыбку, готовую расплыться на ее шкодливой физиономии.

— Подслушивала, Белянкина? — мрачно спросил Второй.

— Нет, что вы. Я чаю принесла.

В подтверждение своих слов она приподняла поднос со всем необходимым для обстоятельного чаепития, которое устраивал Второй по завершении каждой трудной операции. Чтобы не разулыбаться, ей приходилось держать губы бантиком.

— А лимон где? — осведомился Второй.

— У вас же кислотность повышенная, — напомнила Белянкина, так и не удержавшись от глупой улыбки.

— Лимон не мне, а тебе.

— Зачем?

— Чтобы съесть, — сказал Второй и завершил заготовленную шутку: — А то больно веселая ты на рабочем месте, как я погляжу.

Он расхохотался, а она звонко вторила ему, и оба прекрасно знали, чему они радуются. Каждый своему.

* * *

Всю жизнь Белла Борисовна Темногорская ненавидела лютой ненавистью страну, в которой родилась, выросла и очень даже неплохо жила. Сначала это был Советский Союз. Потом — просто Россия.

Ненавидела она и предков, которые, вопреки ее утверждениям, были не утонченными аристократами, а революционерами, красноармейцами, чекистами. Уже на первом курсе института Белла, обпившись дешевого портвейна, призывала студентов к свержению государственного строя, вместо того чтобы любить или хотя бы мечтать о любви, как все ее сверстницы. Их она, кстати, тоже ненавидела. За стройные ножки, за ветреные головки, за умение сохранять талию и строить глазки. Вместо того чтобы идти на баррикады, парни посвящали свои молодые жизни тому, чтобы тупо трахать этих сучек, и парней Темногорская стала презирать тоже. К тридцати годам, когда стало ясно, что на ее прелести не позарится даже последний забулдыга, объектом ее презрения сделались все сограждане поголовно.

Ее идеей фикс стало уничтожение Российской Федерации, которую она считала губительницей всего разумного, доброго, прекрасного, то есть своей неудавшейся молодости. «Русские — это пресмыкающиеся, которым место у тюремной параши, — клекотала она в кругу знакомых и близких. — Русская нация — гниющая язва человечества».

Естественно, лидер этой отвратительной нации олицетворял для Темногорской все вселенское зло: чекист, сталинист, диктатор, узурпатор, дьявол во плоти. Она бы взялась за его свержение и бесплатно, но раз американцы предложили за это деньги, то зачем отказываться? У нее было много друзей из США — в Государственном департаменте, на Капитолийском холме и, конечно, в Лэнгли, как любят называть ЦРУ его сотрудники. Уже через неделю Темногорская собиралась махнуть через Атлантику, чтобы провести там остаток дней, и надо же: какой-то бритоголовый недоумок одним махом разрушил все ее столь тщательно составлявшиеся планы!