И вот перед нами первая менина. Это донья Мария Августина Сармиенто. Слово менины не испанского, а португальского происхождения. Его использовали в качестве обозначения самых красивых, молодых придворных дам, служащих королеве или принцессе. Девочки или девушки носили этот титул до тех пор, пока не достигали возраста, когда им разрешалось носить туфли на высоком каблуке. А до той поры они не имели права покрывать плечи накидкой или плащом как внутри дворца, так и снаружи, несмотря на погоду. Донья Мария Августина Сармиенто – дочь Главного Военного Советника, что-то вроде министра обороны, дона Диего Сармиенто де Сотомайер. Она подает принцессе терракотовый кувшинчик, привезённый из Южной Америки, что подчёркивает величие Испанской Империи. При всём своём скромном виде этот ароматизированный кувшинчик стоил огромных денег и был предметом небывалой роскоши. Он делал содержащуюся в нём воду особенно приятной на вкус. Лето, зной, скорее всего, это время полуденной сиесты, и инфанте надо немного освежиться.

Следующей фигурой на картине, занимающей центральное место во всей композиции, будет фигура принцессы Маргариты Терезии. Она родилась 12 июля 1651 года в Мадриде. В 15 лет её выдадут замуж за императора Леопольда I Габсбурга, и она будет именоваться Императрицей Святой Римской Империи, королевой Германии, а также Богемии и Венгрии. Маргарита Терезия умрёт в Вене 12 марта 1673 на 22-ом году жизни и будет похоронена в крипте Капуцинов, где её останки покоятся и по сей день.

Вторая из менин, Изабель де Веласко, была дочерью дона Бернардино Лопеса де Айала и Веласко, графа Фуенсалидского и Колминарского. Она чуть-чуть старше двух других девочек. Эта несчастная умрёт раньше всех, через три года после создания шедевра 24 октября 1659 года, то есть раньше, чем сам Веласкес.

Дальше идёт парный портрет двух карликов, уродки Барболы, она родом из Германии, и молодого карлика Пертусато, итальянского происхождения, отличавшегося буйным нравом и острым умом. Именно ему в этой композиции было поручено разбудить спящего пса и тем самым нарушить на краткий миг возникшую в мире гармонию. Пертусато проживет дольше всех других персонажей этой картины. Он скончается в 1700 году в возрасте 75 лет.

Итак, получается, что картины нет и картина есть. Почему? Да потому, что она обречена на вечную незавершённость, потому ещё, что мы сами являемся частью её композиции и наши собственные судьбы вплетены в этот холст наподобие нитей, и наш собственный жизненный путь здесь начался и здесь готов и закончится, когда карлик-пройдоха ударит по крупу большого пса, не то Цербера, не то ещё какого-нибудь представителя загробного мира. Произведение имеет множество смысловых оттенков, что представляет собой результат глубокого понимания сложных явлений жизни. То обстоятельство, что королевская чета мыслится вне пределов холста, имеет еще одно значение. Картина как бы раздвигает свои границы, и изображенная сцена сливается с окружающим миром. Стремление создать иллюзию единства мира реального и изображенного характерно для западноевропейского искусства XVII века. Художественное произведение понимается не как что-то обособленное, существующее само по себе, как это имело место в эпоху Возрождения, а, в согласии с общими представлениями о неразрывном единстве всех явлений мира, как часть его. Отсюда вытекает вторая задача, блестяще решенная Веласкесом в «Менинах», – в самом произведении передать единство изображенного и невидимого пространства. Глубина и неразрывность его достигается в картине виртуозной передачей световой среды. Потоки сета, льющиеся через невидимое окно справа и окно в глубине, сталкиваясь, волнами распространяются по мастерской. В них дрожит воздух, переливаясь мерцающими бликами, которые скользят по всему изображению, падают на потолок, стены, предметы. И создается впечатление, что свет на своем пути проходит через толщу воздуха, который и воспринимается благодаря этому как видимая материя, объединяющая фигуры, предметы и пространство в единое целое.

В эпоху барокко предпринимаются многочисленные попытки объединить рациональное и метафизическое – опыт и божественную природу всего сущего, первопричину всех явлений.

Так, розенкрейцеры, пытаясь преодолеть противоречия между экспериментальной наукой и теологией, призывают создать новое искусство, новую этику и новую науку как синтез древних знаний: алхимии, магии, каббалы – и «посвятить жизнь истинной философии во имя служения миру».

В науке Ньютон и Кеплер свои гениальные открытия совершают, отталкиваясь от философских представлений о природе. И уже в математических расчетах и опытах находят им подтверждение, но при этом и тот и другой в своих рациональных поисках исходят из мистических откровений алхимиков и кабалистов. Кеплер, например, вместе с Тихо Браге служит при дворе Рудольфа II, собравшего вокруг себя весь цвет европейских алхимиков и каббалистов. В философии разгорается борьба двух принципиально противоположных учений – метафизики и материализма. Рене Декарт утверждает, что единство мира в разуме. Томас Гоббс – что единство в материи, а все духовное есть суть материи. Бенедикт Спиноза находит единство в понимании Бога, объединяющего духовный и материальный мир. Блез Паскаль ищет его в любви, источнике благородного поведения. А Мишель Монтень пишет: «Жизнь сама по себе – ни благо, ни зло: она вместилище и блага и зла, смотря по тому, во что вы сами превратили её». Все философы будто пытаются ответить на один-единственный безмолвный вопрос человека барокко: во что верить? Слова Декарта «Я мыслю, следовательно, я существую» становятся девизом эпохи и фактически определяют будущее. Лишь собственному опыту можно доверять, и лишь разум – самый надежный инструмент познания мира и самого себя! Но эпоха барокко отличается своей противоречивостью, и тот же Декарт, один из основоположников так называемой ньютоно-картезианской парадигмы, исходил в своих поисках из веры в Бога. Математик и убежденный католик, Декарт считал своей миссией создание нового эмпирического рационализма. «Декарт, – пишет Карен Армстронг в своей книге «История Бога», – с неизменной осмотрительностью покорялся канонам католической церкви, считал себя ортодоксальным христианином и не видел противоречий между верой и рассудком. В «Рассуждениях о методе» он доказывал, что существует система мысли, позволяющая человеку познать все истины без исключения. От разума ничто не скроется. Необходимо – как и в любой другой дисциплине – только одно: правильно применять метод, и тогда люди смогут составить надежный свод знаний, который избавит от невежества и сомнений».

«Не менее страстно мечтал избавить христианство от загадочности английский физик Исаак Ньютон (1642–1727 гг.), который тоже низводил Бога до уровня механической системы. Исходным пунктом была для него даже не математика, а механика, ведь прежде чем овладеть геометрией, будущий ученый должен научиться чертить правильные окружности. В отличие от Декарта, доказывавшего существование самого себя, Бога и естественного мира в указанной последовательности, Ньютон начинал с попыток объяснить материальную вселенную, центральное место в которой занимал Бог. В ньютоновской физике природа была совершенно пассивной, с единственным источником деятельности – Богом. Как и у Аристотеля, у Ньютона Бог был просто расширением естественной физической упорядоченности. В своей знаменитой работе «Математические начала натуральной философии» (Philosophiae Naturalis Principia) Ньютон дал описание взаимоотношений различных небесных и земных тел в математических категориях и построил последовательную и цельную теорию. Отдельные части системы были связаны воедино благодаря введенному понятию силы тяготения. Идея гравитации вызвала негодование у некоторых ученых, обвинивших Ньютона в извращении аристотелевской концепции влекущих сил материи. Закон тяготения не совмещался с протестантским принципом безраздельной власти Господа. Ньютон эти возражения отметал, поскольку непререкаемое могущество Господа как раз и занимало в его системе центральное место, а в его отсутствие не могло быть и Божественной Механики. По поводу открытого закона всеобщего тяготения Ньютон писал своему другу Ричарду Бентли: «Тяготение может приводить планеты в движение, однако в отсутствие Божественной Силы оно никогда не придало бы небесным телам того Кругового Движения, какое свойственно их обращению вокруг Солнца. По этой и по некоторым другим причинам я вынужден приписать устройство этой Системы разумному Посреднику». Ньютон пришел к выводу, что первичной силой, которая привела некогда в движение всю эту беспредельную и сложную систему, была dominatio (суверенная власть) – только так можно было дать объяснение мирозданию, воздав Богу Его Божество. В завершающей части своего основного труда «Математические начала натуральной философии» мы читаем буквально следующее: «Такое изящнейшее соединение Солнца, планет и комет не могло произойти иначе, как по намерению и по власти могущественного и премудрого существа. […] Он [Бог] вечен и бесконечен, всемогущ и вездесущ, т. е. существует из вечности в вечность и пребывает из бесконечности в бесконечность, всем управляет и все знает, что было и может стать. […] Мы познаем Его лишь по Его качествам и свойствам и по мудрейшему и превосходнейшему строению вещей и по конечным причинам, и восхищаемся по совершенству всего, почитаем же и поклоняемся по господству. Ибо мы поклоняемся Ему как рабы, и Бог без господства, провидения и конечных причин был бы ничем иным, как судьбою и природою. От слепой необходимости природы, которая повсюду и всегда одна и та же, не может происходить изменения вещей. Всякое разнообразие вещей, сотворенных по месту и времени, может происходить лишь от мысли и воли существа необходимо существующего».