А тут еще знакомые по детскому дому рассказали, что видели Наташку с каким-то парнем.

– Крутой чувак, Стас. При бабле, – рассказывал один. – На тачке. Натаха вся разнаряженная, на переднем сиденье с ним рядом. Простишь, если вернется?

– Нет, конечно! – фыркнул он тогда в ответ и беспечно добавил: – Добра такого, знаешь, сколько!

Но скучал, и не столько по Наташке, сколько по жизни, которой они зажили вместе.

Кто-то ждет его, встречает после работы. Утром провожает, бутерброды в карман сует. По воскресеньям гулять надо с кем-то, за город ездить. Наташка подходила – до тех пор, во всяком случае, пока не стала на стакан наседать.

Этого он потерпеть никак не мог.

– И еще вот в этой ведомости распишись, Стас, – ткнула пальцем Наденька в строку напротив суммы в десять тысяч.

– А это за что?! – вытаращился он.

– Это хозяин тебе подъемные решил дать, как сироте. – Надины щеки покрылись нежным румянцем. – Извини…

Смешная! Сиротство это не проказа, а приговор судьбы. Тут главное: как этот крест кто несет, с чем в результате останется. И с кем.

Он расписался, взял деньги, даже не пересчитав, сунул в карман, шагнул от ее стола и вдруг остановился.

– А что ты делаешь сегодня вечером, Надя?

Он так разволновался от своей смелости, что ладони вспотели. Все знали, что Надя девушка серьезная, никого к себе близко не подпускает из сотрудников. Да никто особенно и не пытался. Надя была племянницей хозяина, и тот, принимая на работу, сразу предупреждал:

– Обидишь, скальп сниму…

Стас обижать ее не собирался. Он хотел сходить с ней в кино и погулять потом, поговорить о чем-нибудь интересном.

– Я? – Она удивленно глянула, смутилась и пожала плечами. – Не знаю. Еще не думала. Ничем особенным. А почему ты спрашиваешь?

– Хотел… Хотел пригласить тебя куда-нибудь. – Стас сунул руки в карманы и нащупал деньги. – Может, в ресторан.

– О, я не любитель ходить по клубам и ресторанам. Не люблю шумной публики, – призналась она. – И не пью совсем.

– Я тоже стараюсь не выпивать. И пьющих девушек не люблю, – зачем-то добавил он и непонятно почему признался: – Со своей девушкой расстался только по этой причине.

– Давно расстался? – уточнила Надя.

– Прилично уже врозь. Не созваниваемся, не списываемся. У нее уже другой, по слухам, а этого я не прощу. Ты извини меня, если что не так. – Стас выдернул из карманов руки и широко их развел. – Осмелел, засранец, да?

– Нет, – не поддержала его Надя, поставила локти на стол, уложила на ладони подбородок и глянула ясными, как майское небо, глазами. – И не засранец ты вовсе. Я готова сходить с тобой куда-нибудь, но не в ресторан. Может, в кино?…

Это был самый славный вечер в его жизни. Стас несколько раз пытался вспомнить, пока они шли под руку по заснеженной аллее, было ли ему когда-нибудь так душевно комфортно? И не вспомнил. Это впервые.

Надя была замечательной! Понимающей, чистой, вежливой. Он именно о такой девушке мечтал, когда подрастал в детском доме. И еще она оказалась не избалованной, не жеманной – таких он на дух не переносил.

– А твой дядя ничего, не против, что мы с тобой в кино пошли? – спросил он, провожая Надю до ее подъезда.

– В кино же, Стас, не в ЗАГС. – Надя рассмеялась. – И он не против. Ты ему нравишься. Он считает, что ты хороший парень. Работящий, правильный.

– Так и сказал? – Стасу было приятно.

– Ну, да. Говорит, парень по жизни правильный, порядочный.

Он вдруг поскучнел, кое-что вспомнив, и произнес:

– Может, не такой уж я правильный, Надя, как думает обо мне твой дядя.

– Это не только он так думает, но и я, – уточнила она и, положив ладошку в варежке ему на грудь, спросила: – А что случилось? Это мучает тебя?

– И да, и нет… – Он замялся, не зная, с чего начать рассказ про Танькины художества, стоившие ей жизни. – Тут ко мне приходил один парень, недели полторы, а то и две назад. Задавал вопросы разные про девчонок, с которыми мы вместе в детском доме были.

– И ты ему на них не ответил?

– Нет.

– Почему?

Ее глаза были очень близко, и в них ничего, кроме понимания и доброты. Мог бы – расплакался. Но он не плакал с трех лет, как в детский дом попал.

– Это не моя тема, счел я. Пусть сами… Понимаешь, я раньше был не таким, как теперь. Не таким хорошим, – нехотя произнес он. – Хулиганил и все такое. Потом уже прозрел, как из детского дома вышел. Вот пока жил там, какую-то защищенность чувствовал, думал: что не сотворю, простят. Поймут и простят. А как вышел, словно пуповину перерезали. Растерялся сразу, заметался. Хорошо, что к твоему дяде попал. Оно как-то все сразу встало на свои места, и я понял, чего хочу.

– И чего же?

– Нормальной жизни – без страха, без раскаяния за дерьмо, которое совершу. А этот парень… Игорь его звали. Он меня своими вопросами будто назад отбросил. Сначала Танька. А потом он.

– А Танька, это та самая девчонка из-за которой он приходил?

– Так точно, – усмехнулся Стас и осторожно тронул ее щеку пальцами. – Ты замерзла совсем.

– Это ничего, согреюсь. Ты давай-ка расскажи мне все. Вместе решим, что делать. И да… – Она оглянулась на дверь подъезда. – Чтобы окончательно не окоченеть, идем к нам. Чаю попьем и у дяди заодно совета спросим. Ты не против, если мы ему все расскажем?

– Нет.

Стас поднимался по лестнице на третий этаж и удивлялся себе. Еще месяц назад он бы постарался сохранить в тайне все то дерьмо, которое вывалила на него Таня. Проехали. Забыли. Все! А сейчас вот зудело и зудело в сердце, как заноза какая-то.

Чего он вдруг решился так разоткровенничаться? Из желания соответствовать образу, который у Нади сложился? Или что-то наподобие совести в нем заворочалось? Даже вспомнилось утверждение о чистом листе, с которого каждый волен начать свою жизнь. Может, он не исключение, и ему захотелось начать именно так? С ней…

– Так, давай по порядку, – замотал лобастой головой Виктор Иванович. – Сначала к тебе приехала твоя хорошая знакомая по детскому дому, так? Она показала тебе фотографию и попросила найти каких-то людей? Она была уверена, что ты их найдешь. Почему, Стас?

– Потому что я это умею: собирать инфу, – не стал лукавить он. – Я еще подростком был, когда решил найти родителей одного пацана из наших. Слухи всякие про них ходили: то артисты они, то футболисты, погибшие в авиакатастрофе.

Стас замолчал, глянул на Виктора Ивановича и Надю. Они сидели напротив него за круглым столом под скатертью с бахромой. Смотрели без настороженности или осуждения, и он продолжил рассказывать.

– Я добыл его данные. Подсмотрел в личном деле. – Стас не стал признаваться, что влез ночью в кабинет директрисы и порылся в шкафах. – Размножил и раздал по своим. Наших много в городе.