посредственностью — значит быть посреди. Утешает? Пока не очень. Ну, наверно, со временем привыкнешь, ведь другого все равно ничего не остается. И хватит об этом. Хва-тит! Только вот закавыка: можно, наверно, смириться со своей посредственностью, когда кругом такие же бездари. Ну а если перед глазами всегда этот… что один на тысячу? Такой, как Кент? И не можешь не видеть его «однонатысячности», не сравнивать себя с ним, не думать об этом: почему он, а не я? Ну, в самом деле — почему он, а не я?! Значит, все-таки завидуешь? А что это, собственно, такое — зависть?

Он вспомнил, что видел среди книг Кента словарь Даля, и отыскал его. Ого, томик — язвеннику и в руках-то держать опасно. Ну-ка, где тут зависть?.. «Свойство того, кто завидует; досада по чужом добре или благе; завида, завидки; нежелание добра другому, а одному лишь себе…» И куча пословиц, иллюстрирующих недобрую мудрость: «Зависть прежде нас родилась. Где счастье, там и зависть. Завистью ничего не возьмешь. В зависти нет корысти. Злой плачет от зависти, добрый от радости. Лучше быть у других в зависти, нежели в кручине». Ну и так далее… «Смотрите также завидовать». Ладно, посмотрим и это. «Завидовать кому, в чем, досадовать на чужую удачу, счастье; болеть чужим здоровьем; жалеть, что у самого нет того, что есть у другого…» О, тут вы в точку попали, Владимир Иванович… Едем дальше. Опять пословицы: «И мы видывали, да не завидовали. На погибель тому, кто завидует кому…» Ладно, хватит, и так все ясно. «На погибель тому, кто завидует кому…» Гиблое дело, Георгий Алексеевич…

Несколько минут он сидел на постели, сцепив пальцы на подбородке. В конце концов, не так уж важно, как это называть — завистью или «жалостью, что у самого нет того, что есть у другого». Тем более что по Далю это одно и то же. Ну, на нет и суда нет. Надо жить с тем, что есть. Значит, нужно поскорее выбираться отсюда, из чужого дома, сбросить с себя чужую пижаму легчайшего шелка, вылезти из тонкого чужого белья, облачиться в свою походную рвань и отправляться к себе, в свой дом, в свою новую жизнь. Именно так.

Без десяти пять. Через час можно выходить. Тихо собраться, оставить вежливую благодарственную записку — и в путь.

25

Он вышел на кухню, поставил чайник, нерешительно постоял перед холодильником. Надо было поесть, иначе его желудок не выдержит. Лезть в холодильник самому казалось неудобным. Выручила Шанталь. Она вошла следом, в длинном халате, с распущенными по плечам волосами.

— Доброе утро, Георгий… Что не спите?

— Доброе утро. Да ведь я еще по сибирскому времени живу, а там уже рабочий день начался. Да и ехать надо.

— Сейчас?

— Ну, а чего ждать?

Она внимательно посмотрела на него и решительно сказала:

— Ну что ж, давайте позавтракаем, и я вас отвезу.

— Нет-нет, я сам доеду!

— Не сомневаюсь. Только, поверьте, мне это совсем не сложно. Я люблю ездить.

— А на работу вам когда?

— Сейчас у меня съемок нет.

— Хорошо, — согласился Георгий, поняв, что возражать бесполезно, Шанталь будет настаивать и, чего доброго, обидится.

— Ну и лады.

Георгий улыбнулся и на вопросительный взгляд Шанталь пояснил:

— Так часто Кент говорил.

— А-а… Он и сейчас так говорит. А что удивительного? Недаром же на Руси бают — муж и жена одна сатана.

— Он спит?

— Да, поздно заснул, опять у него температура поднялась.

— Не надо было вчера так долго сидеть.

— Нет, ничего. Он ведь очень редко болеет. То есть я вообще не помню, чтобы он болел.

— Да, здоровяком он был всегда отменным. Работает много?

— Как обычно.

— Значит, много.

— Да. Сырники вам можно?

— Можно. А я пока пойду оденусь.

Георгий оделся, недолго постоял перед инкрустацией, удивляясь мастерству неизвестного художника. Может, Шанталь знает? Выйдя на кухню, он сказал:

— Знаете, там инкрустация висит… Удивительно похоже на Шельму. Как раз на то место, где могила Ольги. Можно подумать, что художник бывал там.

— А он и в самом деле был там, — спокойно сказала Шанталь.

— Когда?

— Вместе с вами, десять лет назад.

Это было совсем уж неожиданно.

— А кто это? — растерянно спросил Георгий.

— Волков.

— Волков? Михаил? — не сразу вспомнил имя Георгий.

— Да. Он недалеко от Москвы, в Аксенове, живет. Очень хороший художник. Иногда бывает у нас, и мы к нему наезжаем.

Георгий с трудом вспомнил крепкого неразговорчивого парня, безотказного в работе, и как уходили они в непроглядную тьму за врачом для Ольги. Так вот откуда эта поразительная точность…

— Вот уж не думал, что он художник, да еще такой хороший. Давно вы его знаете?

— Я — как с Кентом познакомилась. А он его раньше специально разыскал, чтобы расспросить об Ольге.

— Он что, всех разыскивал?

— А много ли всех-то было? — не сразу спросила Шанталь.

— Макаренков еще.

— Нет, с ним Кент не встречался, насколько я знаю.

— Ну, а еще и я там был, — усмехнулся Георгий. — Выходит, только меня он и не расспрашивал? — Шанталь промолчала. — Он что, так был уверен, что я не расскажу правду?

— Я ведь тогда не знала его, Георгий.

— Тоже верно. Извините.

Молча позавтракали, потом Шанталь необычно быстро для женщины собралась.

— Ну что, идемте?

— Да, конечно.

Машина стояла во дворе.

— И не боитесь так оставлять? — спросил Георгий.

— Да пока бог миловал. Раз, правда, покрышки порезали и подфарники разбили, но мы решили — машина для нас, а не мы для машины. Если дрожать над ней, какой от нее толк? А гаража поблизости нет.

— Мудрая философия…

— Вам не нравится? — осведомилась Шанталь.

— У меня нет машины.

— И философии тоже? — с улыбкой поддела Шанталь, открывая дверцу.

— Да была где-то… завалященькая, — в тон ей ответил Георгий. Усаживаясь рядом с Шанталь, он попросил: — Подбросьте меня до вокзала, а там я уж сам, а?

Шанталь недоуменно вскинула брови.

— Послушайте, я не очень понятно выразилась, что ли? Я действительно люблю ездить куда глаза глядят и все равно поехала бы сегодня куда-нибудь, пока Кент спит. Вы что, не верите мне? Или так не любите одалживаться?

— Ну хорошо, поехали, — буркнул Георгий.

— Да вы не злитесь, пожалуйста, — ласково сказала Шанталь, слегка коснувшись его руки. — Я понимаю, вам после такой болезни трудно привыкнуть к своему положению. Но мы-то с Кентом… ведь друзья вам? Я и себя к вашим друзьям причисляю, потому что все, кто близки Кенту, и мне дороги. Я ведь очень его люблю, — неожиданно просто сказала она, — и все, что связано с