и не так много их, геологинь, к счастью. И то все больше в разведке, в управлениях, камералят, а в поисковых партиях совсем почти нет, и правильно… Мы вот много говорим и пишем, что женщины у нас имеют равные права с мужчинами, но равные права — это же не равные обязанности! Хотя что это я вам такие прописи изрекаю… Я только хочу сказать, что вообще как-то мало о жизни думал. Всегда, и потом тоже. Ну, идет она, эта самая жизнь, как-то сама по себе, почти все в ней вроде бы заранее расписано, предусмотрено, никуда особенно не свернешь. Профессия выбрана, место работы определено, а дальше почти всегда кто-то другой планирует — куда тебе ехать, чем заниматься, когда отправляться и возвращаться. Вот и думаешь чаще всего только о том, что тебе завтра предстоит… Или послезавтра, через неделю, вообще скоро. Как курица, только под ноги и смотришь, где бы зернышко ухватить. Ну, курице это природой предназначено — желудок набить, яйцо снести, цыплят вывести. А для человека-то, наверно, главная задача на земле прежде всего думать… Ну, все это общие слова, я сейчас расскажу, что из-за такого куриного думания у меня получилось.

24

Никогда не думал Георгий, что сможет так откровенно и беспощадно рассказать кому-нибудь о том, что произошло на Шельме. Его совсем не заботило, как поймут его Кент и Шанталь. И он говорил, почти не смолкая, не притрагиваясь к тарелке с остывающей манной кашей, раскрепощенная память легко подсказывала ему эпизоды, казалось совсем забытые. Так, он вспомнил, что Ольга незадолго до того, как впасть в последнее, предсмертное беспамятство, вдруг с жалостью сказала, глядя на него: «Ох, трудно тебе будет без меня, Жора…» А почему трудно, объяснить не успела.

— И вы представляете, — говорил сейчас Георгий Кенту и Шанталь, — я обиделся. Не на Ольгу, конечно, а как-то вообще. Я-то ведь все время считал, что я для нее незаменимая опора в жизни, что ей без меня было бы плохо, надо судьбу благодарить, что мы вместе оказались. Ну, разумеется, не прямо так считал, словами даже про себя этого не высказывал, все как бы само собой подразумевалось. Я же, черт возьми, мужчина, старше ее, сильнее, опытнее — вот что неистребимо сидело во мне! А она так сказала, как будто пожалела меня. И я — обиделся! — с удивлением покачал он головой. — Ну не дико ли? Как будто до сих пор я во сне жил, что ли…

И дальше рассказывал Георгий — отрывисто, как подсказывала память. Иногда он все же спохватывался, что Кент и Шанталь могут не понять его, и пытался хоть как-то связать воедино события тех двух суток, но тут же почему-то сбивался снова. То давно прошедшее время рвалось на куски, и, видимо, так много было его, времени, что оно не могло вместиться в памяти Георгия. Много было этих кусков, и каждый, как только принимался Георгий рассматривать его и, торопясь, рассказывать Кенту и Шанталь, тут же разрастался в какую-то необъятную глыбу черно-желтого цвета. Черное — цвет ночи, желтое — цвет пламени свечи.

Он, вдруг обессилев, оборвал себя, помолчал и устало качнул головой:

— Нет, не получается. Или вообще это рассказывать нельзя. Тут ведь главное не сами события… Хотя что это я? — Он потер ладонью лоб. — Главнее этих событий ничего, конечно, быть не может. Я хотел сказать, что не только в них дело, а во мне самом…

Георгий удрученно замолчал, оглядывая Кента и Шанталь.

Понимают ли они хоть немного, что он хотел сказать им? Кент сидел за столом грузно, тяжело упираясь локтями в стол, лицо у него было красное. Георгий вспомнил, что у Кента температура, а сидят они уже часа полтора.

— Хватит на сегодня, — сказал Георгий, поднимаясь, — тебе в постель надо.

Кент как будто не расслышал, остался сидеть, сжимая ладонями виски. Шанталь, обеспокоенно взглянув на него, встала, сказала Георгию:

— Вам, наверно, тоже надо лечь.

— Пожалуй, — согласился Георгий.

— Сейчас я вам постелю.

Шанталь ушла. Кент мрачно взглянул на Георгия, налил коньяку, выплеснул в себя, будто воду, потянулся за сигаретами Шанталь.

— Ты что, курить начал? — удивился Георгий.

— Нет, — бросил Кент, не глядя на него. — Иногда.

— А мне вот напрочь заказано. Никак не могу смириться. Говорят, еще с полгода тянуть будет… Ты считаешь, виноват я в смерти Ольги? — вдруг быстро спросил он.

— Ты же сам так считаешь, — обычным, ровным голосом отозвался Кент, будто ждал этого вопроса.

— А ты?

Кент, щурясь от дыма сигареты, спокойно, жестко бросил:

— А я всегда так считал.

— Вон как… — неприятно удивился Георгий. — Но ты же ничего не знал… до сегодняшнего дня.

— Знал.

— Откуда? Я никому не рассказывал об этом.

— Знал. От Барсукова.

— Когда? — поразился Георгий. Эта простая возможность почему-то не приходила ему в голову.

— Сразу же, как он вернулся. Ты еще там, на Бугаре, был.

— И ничего не говорил…

— Зачем?

— Та-ак… — Георгий снова сел, отодвинул от себя тарелки. — Значит, все десять лет считал меня виноватым. А говорить об этом, оказывается, незачем. А почему, спрашивается?

Он чувствовал, как все выше и злее звучит его голос, и ничего почти не осталось в нем от того необычного чувства свободы и раскованности, с которым он только что рассказывал им о себе и своей вине перед Ольгой. Былая нелюбовь к Кенту выдавливалась откуда-то изнутри, вязко сочилась, набухая. Георгий, пытаясь заглушить ее, утишил голос, назвал Кента давним, с раннего детства именем:

— Почему, Кеша, если в самом деле знал?

— А ты помнишь, каким ты ко мне приехал?

— Лежачего не бьют, что ли?

— Можно и так.

— Ну, допустим… А потом-то почему не говорил? За десять-то лет неужели подходящего случая не нашлось?

Кент довольно долго молчал и тихо сказал, не глядя на него:

— Не судья я тебе, Георгий.

Некстати вошла Шанталь, сказала, обрывая разговор:

— Можете ложиться.

— Спасибо…

Видно, не суждено было до конца состояться этому разговору. Вид у Кента был явно больной, да и сам Георгий чувствовал, как устал он за этот длинный день, начавшийся еще в Сибири. А может, и прав Кент, не было смысла в этом разговоре. Ни тогда, ни тем более сейчас.

— Ладно, пойду спать.

Шанталь провела его в кабинет Кента, встала на пороге.

— Располагайтесь.

Постель изумительно сияла абсолютной, бьющей в глаза белизной, уютно освещала черную громадину письменного стола лампа под зеленым шелковым абажуром.

— Лекарства вам нужны какие-нибудь? — спросила Шанталь.

— Нет, спасибо.

— Ну что же, спокойной ночи.

— Да-да, спокойной ночи, — пробормотал