– Чего шумите? Людям спать не даете. Сейчас милицию вызову.

– Не надо, – торопливо проговорил Колосенцев, доставая удостоверение. – Мы здесь. Вы Ларису давно видели?

– Так сегодня, – удивилась соседка. – Я и вас сегодня видела, вы к Лариске в дверь звонили, она вас впустила. Я все видела, – многозначительно повторила она.

– Верно, – Геннадий постарался улыбнуться как можно обаятельнее. Он терпеть не мог таких теток, которые на любой шум выбегают в прихожую и прилипают к дверному глазку, но иногда они оказываются очень полезными. – Мы с товарищем сегодня приходили. А после того, как мы ушли, вы видели Ларису?

– Видела, а как же. Она с сумкой в лифт садилась. Я еще потом в окошко посмотрела, у меня окна как раз на подъезд выходят, так Лариска на метро пошла.

– На станцию метро или в сторону метро? – уточнил Дзюба.

Колосенцев кинул на него уничтожающий взгляд. Вечно он суется со своими уточнениями и догадками, как будто его наставник сам не соображает, что и как нужно спрашивать.

– Ну, уж этого я не ведаю, – развела руками любопытная соседка.

– А сумка большая у Ларисы была?

– Типа спортивной, она с ней всегда ходит.

– Как это – всегда? – снова влез с уточнениями Роман. – Что, прямо каждый день?

– Ну, раза два в неделю. Я у нее как-то спросила, чего она в такой большой сумке таскает, так она ответила, что спортом занимается, в клуб какой-то ходит, а в сумке носит форму и кроссовки. Вот с этой сумкой она и поперлась на ночь глядя: через плечо, значит, дамская сумочка висит, а на другом плече – большая. Я еще подумала, чего это она на свои тренировки в клуб в такую поздноту тащится.

– В котором часу это было? – спросил Геннадий.

– Где-то после девяти вечера.

– Точно помните, что после девяти?

– Да точно, точно, я еще специально на часы посмотрела, потому что сумку увидела и удивилась: Лариска на свои тренировки обычно днем ходила всегда, а чтобы вечером с сумкой – такого ни разу не было. Я и подумала, что, может, время перепутала, раз Лариска с сумкой, значит, еще рано совсем, вот и посмотрела на часы. Было девять пятнадцать или девять двадцать, где-то между этим. А вы зачем ее ищете?

Ну вот, наконец-то! А то Геннадий уже подумал было, что на свете появилась новая порода свидетелей: все видели, все заметили, все запомнили и беспрекословно, не задавая лишних вопросов, рассказывают все милиционерам. Ан нет, вопросы все-таки появились.

– Надо, – коротко и не очень-то вежливо ответил он и шагнул к лифту, потянув за собой Дзюбу.

Они спустились вниз и сели в машину.

– Ген, Надежда Игоревна велела сразу же позвонить, – напомнил Роман.

– Вот и звони, – огрызнулся Колосенцев, который уже понял, что Ларису Скляр они безнадежно потеряли, и совершенно не хотел выслушивать нагоняй от следователя.

– Надежда Игоревна сказала, чтобы ты сам позвонил. Ей очень не понравилось, что в тот раз звонил я, – виновато проговорил Роман. – Она сказала, кто старший – тот и должен докладывать, а не поручать подмастерьям.

– Ладно, – вздохнул Колосенцев. – Набери мне ее и дай трубу.

Его опасения полностью оправдались, и он даже не стал дословно пересказывать Дзюбе все то, что услышал от Рыженко. Конечно, парня надо тренировать и натаскивать, без этого никакого обучения не получится, но уж очень не хотелось повторять вслух то, о чем можно в принципе благополучно забыть. Особенно если включить компьютер и погрузиться в битву. И еще Геннадий подумал, как хорошо, что Роман не выступает со своими вечными «я ведь говорил, я ведь уточнял», словно чует, что его наставнику тоже не по себе, и нечего усугублять ситуацию. «Да, ничего не попишешь, мой косяк», – с досадой подумал Колосенцев.

Он любил свой дом, свою квартиру, особенно любил камин, настоящий, действующий, который так хорошо разжигать длинными темными зимними вечерами. Здесь он был хозяином, настоящим, полновластным, чье главенство никто не смел оспорить. И каждый раз, открывая дверь подъезда и вступая в просторный, отделанный мрамором холл, уставленный живыми растениями в красивых керамических горшках, он чувствовал, как в нем просыпается и поднимает голову Хозяин, Властитель и Управитель его собственного мира. И он прислушивался к этому пробуждению и радовался ему.

Но сегодня ему было не до того. Он быстрыми шагами пересек холл и вошел в лифт. Второй час ночи, жена и дочка давно спят, и никто ему не помешает. В такую холодную ночь славно будет посидеть возле горящего камина…

Однако едва он открыл дверь в квартиру, стало понятно, что всё идет наперекосяк. В прихожей горел свет, слышались шаги. Навстречу ему выскочила жена Алена, лицо напряженное и встревоженное.

– Слава, Лика заболела, я вызвала «Скорую», спустись вниз, встреть, чтобы им не искать, а то у нас ворота…

– Что с Ликой? – испугался Суханов.

– Температура высокая, жар, бред… Слава, иди вниз, пожалуйста, ты же знаешь нашу охрану, они спят без задних ног, их не добудишься! Пожалуйста, иди, разбуди, скажи, что мы ждем «неотложку», пусть ворота заранее откроют!

Он видел, что жена сильно нервничает, поэтому ничего больше не спросил, повернулся и пошел к лифту. Охране можно позвонить по телефону, разбудить, предупредить… Зачем непременно идти самому? Но, с другой стороны, все-таки лучше, если врачей кто-нибудь встретит, так надежнее и быстрее.

«Скорая» приехала уже через несколько минут, молодой рослый врач спросил, где можно помыть руки, и прошел в комнату к Лике. Суханов и Алена стояли рядом, тревожно наблюдали, отвечали на вопросы. По лицу Алены то и дело скатывалась слезинка, но она молодец, не паниковала, не билась в истерике, с врачом разговаривала деловито и сосредоточенно. Когда дело дошло до капельницы, Суханов вышел. Этого он видеть не мог.

Уселся в свое любимое кресло перед камином. Его трясло. От страха за ребенка. От неопределенности. От непонимания. То, что он сделал, – это просто плохо или очень плохо? Или ничего, вполне себе обычно? Так поступают тысячи людей в стране, а если во всем мире – так и миллионы. Кто-то за это расплачивается, кто-то остается «при своих», а многие даже и с прибытком, с выгодой.

Суханов еще раз прошелся по всем пунктам: дорога пустынная, всего одна полоса, освещения нет, гололедица чудовищная, значит, никто по ней не поедет, по крайней мере до утра, когда уже рассветет: дураков нет так рисковать. Паспорт он забрал, никаких других документов, удостоверяющих личность Ларисы, в ее сумочке не было, он специально взял с собой маленький фонарик, чтобы ничего не упустить. Пистолет выбросил в сугроб, подальше от того места, уехал на другое шоссе и там по еще одной проселочной дороге забрался поглубже в лес. Осталось только уничтожить паспорт. Самое надежное – сжечь, и сжечь у себя дома, в камине, чтобы не спешить, дождаться полного сгорания и иметь возможность убедиться: не осталось ни клочка, ни кусочка, по которому въедливые менты и эксперты смогут определить, что сжигали именно паспорт. И пусть теперь они попробуют установить личность убитой девушки. Искать ее никто не кинется, она не работает, родственников у нее в Москве нет, а те, которые есть где-то в Пермской области, еще когда спохватятся, что она давно не звонила… Труп уже истлеть успеет.