Созерцая унылые виды Читтагонга, он говорил: «Для виду здесь нужно вести демократические разговоры, а для жизни – учреждать военное правление. Прежде всего это нужно элите. Вон там, внизу, большинство людей заботится лишь о рисе насущном и вымаливает его у святых. А если при военной власти порт работает исправно, фабрики работают исправно, автобусы ходят исправно – люди всем довольны. Дело не в том, кто правит государством, а в том, что народу все равно, кто правит государством».

Хотя Читтагонг стоит на берегу Бенгальского залива, сам порт, из которого город вырос, находится в 14 км от него, вверх по течению реки Карнапули. Оросительные проекты и заболачивание местности привели к тому, что река несет недостаточно пресной воды и не может растворять соль, все дальше проникающую в глубь суши по мере того, как повышается уровень моря. Та же история, что и на других бенгальских побережьях. Итог: в речном русле растет осадочный слой, река мелеет и способна пропускать все меньше и меньше судов. Вдобавок порту отчаянно требовались и требуются новые шоссейные дороги, ведущие к причалам. Невзирая на превосходное местонахождение прямо в середине пути между Ближним и Дальним Востоком – что на протяжении столетий делало Читтагонг столь заманчивым перевалочным пунктом, – будущее порта выглядит неопределенно.

По соседству, в Бирме, китайцы строят глубоководные гавани. Ближайшие десятилетия, возможно, сделают нас очевидцами того, как снабжение восточной части Бангладеш станут осуществлять грузовики, прибывающие из Бирмы. Всенародно и демократически избираемые уже 15 лет, столичные правительства почти ничем не помогли Читтагонгу. Требуются флотилия речных землечерпалок и сеть новых шоссейных дорог – иначе здесь историческое развитие замрет, а на юго-востоке, в Бирме, продолжится. Еще в недавнем прошлом Читтагонг надеялся на правительственное содействие Дакки, но Дакка не оправдала его надежд.

Порт можно было бы также очистить и обустроить усилиями частных компаний. Например, китайцы засматриваются на Читтагонг, прикладывают руку к строительству контейнерных складов. Однажды утром я наблюдал за тем, как местные работники потоком устремлялись к помещениям, принадлежащим южнокорейской фирме, которая, по сути, владеет и гаванью, и огромными участками земли близ нее. На этих участках предъявляются южнокорейские требования к умению, расторопности, безукоризненному качеству работы и т. д. Отсюда вывозятся в Южную Корею джут, кожа, ткани, чайный лист и мороженая рыба; здесь же бенгальские рабочие, получающие за свой труд гораздо меньше денег, чем корейские, собирают спортивное оборудование и принадлежности на всемирный экспорт. Если правительство беспомощно, вовсе не обязательно изменять государственные границы – даже в своем воображении. Достаточно передать управление делами частному сектору.

Индия и Китай с беспокойством следили и следят за событиями в Бангладеш, поскольку Бангладеш владеет ключом к возобновлению исторически сложившегося, но издавна дремлющего торгового сообщения между двумя выпрямляющимися гигантами XXI в. Как сказал читтагонгский адвокат, пути сообщения должны проходить через Бирму и Восточную Индию, прежде чем пересекать Бангладеш и достигать Калькутты. В этом случае континентальному китайскому юго-западу откроется долгожданный доступ к Бенгальскому заливу и оттуда к Индийскому океану.

Это зависит от взаимоотношений между общественной средой и политиками в Дакке. Устойчивое спокойствие в Бангладеш необходимо для возобновления торгового пути, однако его возобновление способно со временем ослабить национальную сплоченность. В конечном счете именно слияние культур и языков – всемирно объединяющих сил, которым безразличны границы, – делает многие линии, прочерченные на географических картах, понятиями временными, преходящими.

Направляясь на юг, из Читтагонга вдоль узкой прибрежной полосы, принадлежащей Бангладеш и отделяющей воды Бенгальского залива от индийской и бирманской границ, я непрестанно слышал рассказы о беженцах из Бирмы и о том, как от них никому нет житья. Юго-восточная оконечность Бангладеш по уши погрязла в ужасной бирманской действительности, а сама Бирма, раздираемая межнациональной враждой, казалось, уже была готова свести окончательные счеты с диктатурой военных угнетателей. Этот отдаленный бенгальский уголок являлся едва ли не последним рубежом индоевропейской цивилизации, крайним азиатским бастионом на Востоке, где слова, заимствованные из персидского, доныне звучат в местном наречии. И здесь Бангладеш представала уже не полунищим и полуголодным краем, а прибежищем от гораздо худших бедствий, свирепствовавших совсем неподалеку.

Полузатопленная местность напоминала скорее ландшафты Юго-Восточной Азии, чем Индостан. Прямоугольная сетка насыпей, разделяющих рисовые поля, переплетения колючих зарослей, жесткие банановые листья, стремящиеся уколоть затянутое облаками небо… Плоды индийского хлебного дерева свешиваются с ветвей и напоминают зеленые эротические карикатуры. Все казалось процеженным сквозь воду и грязь, все выглядело туманным и темным. Там и сям рисовые поля – жертвы засоления почвы – пустовали.

В пограничном городе Текнафе, окруженном реками, лесами и морем, в загаженных комнатах, освещенных флуоресцентными лампами, начальник полиции и работник разведки попеременно сетовали в беседе со мной на то, что «преступники и люди без подданства – все до единого из Бирмы! – насилуют, грабят и попрошайничают». Местные бенгальцы безработны, ибо приезжие рохинджа – мусульманские беженцы из западно-бирманского штата Аракан – охотно берутся делать ту же работу, а просят за нее меньше. Здесь мусульманская солидарность явно и бесследно испарялась. Некий местный политик пояснил: «Рохинджа торгуют оружием, наркотиками, идут на любые злодеяния. Изловите трех преступников – и будьте уверены: среди них окажется хотя бы один рохинджа».

В Юго-Восточной Бангладеш уже обитает четверть миллиона рохинджа; еще многие тысячи населяют лагеря для беженцев. Ходили слухи: саудовские НПО вербуют рохинджа в террористы. «Если хотите убрать кого-либо чужими руками за ничтожную плату – наймите в убийцы рохинджа», – утверждал местный житель. Из выслушанных рассказов я сделал вывод: не в том дело, что бирманские беженцы – преступники, а в том, что они всем ненавистны.

Прежде рохинджа составляли часть чудесной смешанной цивилизации – буддийско-индусско-мусульманской, – существовавшей в Аракане, где сочетались влияния Персии, Индии, Сиама и стран Юго-Восточной Азии. Ныне Аракан отрезан от мира, утратил космополитизм, свойственный прибрежным индоокеанским странам и расцветавший благодаря старинной морской торговле. Одна из причин тому, пишет Тхань Мьинт-У, бирманский интеллектуал и сотрудник ООН, «нынешняя нищета Бирмы» [8]. Было время, когда араканцы владели Читтагонгом на северо-западе и Пегу на юго-востоке; правда, было и время, когда их самих свирепо завоевывали и угнетали то Бенгальский султанат, то бирманские цари, правившие из Мандалая. Араканская история была богата, а культура напитана санскритской и арабской просвещенностью.

Неподалеку от Текнафа я посетил поселок рохинджа – один из худших лагерей для беженцев, которые я где-либо видел – а я вдоволь навидался их на самых нищих африканских землях. Там жило примерно 10 тыс. человек, лагерь был густо заполнен маленькими детьми. Хибарки из бамбука, покрытые пластиковой пленкой, теснились бок о бок, недавняя тропическая буря сорвала 10 % хлипких крыш. Понос, кожные болезни, инфекция дыхательных путей были, по словам голландского сотрудника благотворительной службы «Врачи без границ», главными местными недугами. Беженцы окружили меня, забросали рассказами о надругательствах и принудительном труде в Бирме – чудилось, будто я попал в конец XVIII в. и слушаю, как повелители Авы – бирманского царства невдалеке от Мандалая – тысячами сгоняют араканцев рыть оросительные каналы и строить дворцы [9]. У рохинджа слегка азиатские черты лиц, но цветом кожи они скорее походят на бенгальцев. Они воплощают собой расовую и культурную связь между Индостаном и Юго-Восточной Азией – в итоге их презирают и в Бирме, и в Бангладеш. Выручит их из беды только иной миропорядок, с более гибкими государственными границами.