Участь бездомных, обитающих прямо на тротуарах, ужасна – и все же Калькутта становится городом всемирного значения. Эмигранты возвращаются домой, открывают супермаркеты, рестораны – и, разумеется, заставляют своих служащих работать согласно западным правилам и требованиям. В начале 2008-го на юге Калькутты возник торговый центр – один из крупнейших в Индии, общей площадью около 84 тыс. кв. м. Еще 40 центров розничной торговли, таких же и поменьше, будут возведены к 2011 г. – и еще 20 сверхсовременных кинотеатров. Калькутта расширяется, распространяется к востоку. А в старом городе строятся высотные жилые дома – кондоминиумы класса люкс, гордо именуемые «Хайлэнд-Парк», «Сильвер-Спрингс» и т. п. «Если Британская империя и в самом деле начала глобализацию первой в мире, – сказал мне архитектор-градостроитель Сантош Гхош, – значит, Калькутта, столица Британской Индии, с ее музеями и ботаническими садами, была готова сделаться городом всемирного значения, еще когда Сингапур и Куала-Лумпур оставались простыми деревнями. А теперь Калькутта наверстывает упущенное».

Вернувшись в Калькутту зимой, я ощутил дух глобализации во вкусе, с которым Рождество – праздник, принесенный британцами и оставшийся на добрую память, – праздновали в этом индо-мусульманском городе. По улицам тянулись цепочки цветных огней; повсюду стояли Санта-Клаусы, вылепленные из глины и соломы теми же самыми ремесленниками, что производят несметные изваяния индийских божеств. Когда наступает сочельник, тысячи калькуттских обитателей, независимо от вероисповедания, собираются у собора Св. Павла, храма, воздвигнутого британцами в XIX в. Множество памятных досок, привинченных к стенам собора, увековечивают разнообразные военные походы и сражения, состоявшиеся за сотни лет имперского владычества на полуострове Индостан. Рождество сделалось во многом светским событием, и это – в сочетании с легкой ностальгией по временам британского правления – придает космополитический оттенок здешнему празднику.

Перемены в Калькутте поныне происходят медленнее, чем в Китае, но движутся в ту же сторону. Помимо снующей повсюду бедноты здесь всегда имелась и буржуазия – средний класс. Теперь этот средний класс более заметен, ибо сделался исступленно покупающим потребителем. Недавнее исследование, предпринятое McKinsey & Company, свидетельствует: затраты на покупки необязательные, совершенные индийскими потребителями «по усмотрению», составили в 2005 г. 52 % от расходов средней семьи (по сравнению с 39 % в 1995-м), а к 2025 г. цифра может вырасти до 70 %. Шикха Мукерджи, руководитель неправительственной организации, всю свою жизнь проведшая в Калькутте, подмечает: мир богачей, нанимавших себе прислугу и располагавших спокойным досугом, исчез; теперь богатые классы ведут существование гораздо менее привольное, отчаянно суетливое, полное забот. Оттого и приобретается все больше дорогих автомобилей, создающих чуть ли не самые долгие дорожные заторы, в какие мне случалось попадать, разъезжая по развивающимся странам. Только в Джакарте возникают подобные «пробки»; в Каире, Тегеране и Бангкоке дела обстоят легче.

«Истоки перемен – отнюдь не в роскошных торговых центрах, а в людях, независимо ни от кого занимающихся мелкой работой, – продолжила Мукерджи. – Эти люди перешивают чужую одежду, чинят всякую всячину, ищут любых доходов. Я знаю портного, каждый день приходящего из отдаленных трущоб на окраине, ставящего швейную машинку на тротуаре, всегда в одном и том же месте, и ждущего клиентов. Он говорит, что даже скопил кое-какие деньги. Вот вам настоящая сегодняшняя Калькутта». Действительно, существуют даже «бродячие харчевни», торгующие прямо на тротуарах лапшой и острыми индийскими блюдами. Само их умножение в последние годы говорит о том, что численность мелкой буржуазии – «низшего среднего класса» – растет, горожане выбираются из постыдной нищеты, работают, служат – и в обеденный перерыв ищут, где бы поесть подешевле.

«Сеалда была моим детским кошмаром», – сказал профессор Суканта Чаудхури о железнодорожной станции, где в конце 1940-х, после пакистанского отпадения, приютились тысячи беженцев-индусов, прибывших в Калькутту из мусульманской Восточной Бенгалии – разоренными дотла и бездомными. Даже ныне Сеалда производит впечатление гнетущее: узловая конечная станция принимает все поезда из индийского северо-восточного захолустья, несметные орды выплескиваются на платформы и потоками разливаются среди столь же несметных орд, пристроившихся на чемоданах, узлах или прямо на вокзальном полу.

«Видите ли, – сказал другой профессор, седовласый англичанин, – большинство этих людей, не получавших помощи от государства, все-таки худо-бедно устроились, нашли себе пристанище. Они вовсе не вымерли и не пошли побираться. То же самое происходит и теперь». Для рабочего класса, поясняли профессор Чаудхури и другие, калькуттская улица не столько тупик, сколько перевалочный пункт, своего рода «вокзал» – примерное соответствие барачным поселкам в таких странах, как, например, Турция. Индия гораздо беднее Турции, оттого и живется на подобном «вокзале» гораздо хуже. «Если возвращаться сюда каждые десять лет, – замечает профессор Чаудхури, – нищета выглядит неизменной. Вы думаете: все остается по-прежнему. Но люди на улицах будут совсем иными. Они приезжают из Уттар-Прадеша, Бихара, Ориссы и Бангладеш – и даже не ищут крыши над головой: на улицах можно перехватить какой-нибудь заработок, скопить немного денег – и двинуться дальше». Трущобы порождаются открывающимися возможностями не менее, чем нищетой. Если в калькуттских трущобах и налицо какая-либо тенденция, то это стремление лихорадочно переселяться – совершать своеобразное восхождение по общественной лестнице. Люди покидают лачуги, наспех сооруженные из кутчи (глины) и джпури (картона и мешковины), в более приличные дома – пукка: цементные жилища, крытые листовым железом. Целые районы меняют облик, и Калькутта все меньше напоминает индийскую версию мрачнейших страниц, когда-либо написанных Чарльзом Диккенсом. Она превращается в обычный оживленный город, где царит имущественное неравенство.

Однако неуверенность и беспокойство не покидали меня. Слишком легко и просто было рассматривать калькуттскую улицу лишь как некую промежуточную станцию по дороге к достатку и оседлости. Конечно, так оно иногда и бывает, но чересчур уж часто случается и обратное. Улица служила символом всей Индии: вступая в число великих – по крайней мере, полновесных региональных – держав, Индия остается нестабильным государством, где не переводится нищета и нет конца несчастьям.

Во многих отношениях Калькутта всегда была местом сурового и безжалостного общественного взаимодействия. Понятно, что моему западному взгляду любопытны и доступны были преимущественно внешние приметы ужасающей бедности, а вот Суниль Гангопадхьяй, автор книги «Тогдашние дни», исследует Калькутту XIX в. пристально, в манере Марселя Пруста. Он пишет, среди прочего:

«Жилища – большие, малые и средние – выросли повсюду, словно грибы, и дали приют новому поколению рабочих – бабу, которые недавно хлынули сюда из деревень. Ткачи, цирюльники, прачки и маслобои явились следом за бабу, чтобы заботиться об их ежедневных нуждах. Закон о постоянном землеустройстве ограбил многих сельских бедняков, оставил их безземельными не только в Бенгалии, но и в Ориссе, Бихаре – даже в далеком Уттар-Прадеше. Эти обездоленные работники тысячами прибывали в окрестности города и готовы были браться за любую, самую холопскую работу…» [11].