— Страшная штука, — тихонько сказал Фердинанд. — Я вас совершенно не чувствовал. Говорят, нечто подобное надевают на магов в качестве наказания, и они быстро сходят с ума.

— Неудивительно, — вздохнула Жозефина и объявила общий сбор.

— Штурмуем? — с ходу предложили северяне, изучив письмо. — Народу сейчас много, подраться все не дураки, так что те не отобьются.

— Нельзя, — отмела предложение Жозефина, — там дядя. К тому же почти прямое нападение на корону сейчас совершенно не то, что нужно Северу, да и нам самим.

— Не переживайте так, госпожа. Если вам шлют письма, а не отрубленные пальцы, то время на решение есть.

Признав правоту своих бойцов, она быстро написала весьма ядовитое письмо, в котором осведомлялась, чем не первым алхимикам может помочь Первый перстень, а также извещала, что брать в плен северянина в столице Севера, когда туда стекаются самые могущественные люди этих мест, — не самая разумная мысль. Письмо уносили уже по совсем темной улице, освещенной только надвратными огнями дворов.

Едва установилось чистолуние — то есть луна показалась из-за горизонта целиком, обозначая, что ночь вступила в свои права, — как во дворе поднялся шум, и отряд немедленно высыпал из своего шатра. Судя по отдельным фразам, которые можно было разобрать в возбужденном гомоне, встречали Гаррика де Вардена.

— Дядя! — Жозефину пропустили вперед, и она узнала его: плотный, на полголовы ниже племянницы, чуть хромающий, это был он, пусть и непривычно бледный и явно измотанный.

— Жози! — Гар распахнул объятия и сгреб племянницу. — Вот ты теперь какая! Совсем дитя была, когда я приезжал…

К сожалению, родственная встреча была изрядно скомкана напряжением последних событий, и к делу перешли быстро:

— Что они с тобой сделали? — спросила девушка, заглядывая дяде в глаза. Тот молча поднял левую руку и сказал:

— Я умру на рассвете.

Запястье под закатанным рукавом дублета охватывал хищный даже на вид, составленный из гладко примыкающих друг к другу звеньев браслет.

— Не говори глупостей, — отрезала Жозефина, и хозяин пригласил их пройти в дом.

Событие собрало почти всех, кто сейчас был в поместье. Расположились в общем зале, дядю усадили за стол, и Фердинанд, спросив позволения, осмотрел браслет.

— Знаю такие штуки, — проговорил он, не касаясь гладких, похожих на полукруглые лезвия звеньев. — Браслет защищает от магии и работает как точка привязки для поискового талисмана. А еще это метка жертвы для алхимического пса-убийцы.

— Как это можно снять? — спросила Жозефина, глядя то на браслет, то на дядю.

— Вместе с рукой, — как будто виновато отозвался ушан.

Так было нельзя. И… в конце концов, не зря же у нее Первый перстень! Словно ныряя со скалы в море, она снова надела его и прикоснулась им к браслету — отчаянно пытаясь не думать, что ничего не получится.

— Сними, — шепнула она, и дядя застонал от неожиданной боли, отдернул руку.

— Как когти вцепились… — проговорил он, оправившись.

Жозефина, лишенная возможности действительно чувствовать чужую боль, тем не менее отлично ее представляла; и все же лучше боль в терзаемой талисманом руке, чем боль в руке отрубленной, и тем более смерть от неуязвимого и жестокого убийцы.

— Потерпи, пожалуйста, — попросила она, беря дядю за руку. Но еще несколько попыток тоже принесли только боль, пусть и сильно заглушенную заклинанием Жозефины, а на последней из-под браслета закапала кровь.

Никто ничего не мог подсказать. Жозефина с отчаянием смотрела на дядю; он поймал ее взгляд, и в его глазах были только спокойствие и готовность.

— Я не знаю, что делать, — шепнула она. Впервые за все это время она чувствовала себя не просто слабой — беспомощной. От нее зависели люди, доверившиеся ей, и ее родич, а она не могла принять решение. Если отец сам решил, что перстень не должен попасть в руки Гильдии алхимиков или Алой Стражи, значит, этому действительно нельзя позволить случиться; но и отдать дядю на растерзание неведомой твари было так же невозможно.

— Решай, девочка, — сказал он. — За час до рассвета я попрошу у хозяина доброй крепкой браги, и кто-нибудь из твоих парней отрубит мне руку. Меня познакомили… с собакой. Не хотел бы я увидеть ее снова.

— Но это твоя рука, — возразила племянница. Сейчас ей отчаянно хотелось, чтобы решение принял кто-то другой или хотя бы помог добрым советом. Но и люди, и ушан или молчали, или переговаривались между собой, оставляя Жозефину один на один со всем случившимся.

— А это — твое дело и твоя история, — ответил дядя все так же спокойно. — Я не воин, мне лишняя рука ни к чему.

Оглушенная действием перстня, она даже не могла понять, что чувствуют остальные. Время шло, луна клонилась вниз, и оттягивать решительный момент было нельзя. Она закрыла глаза.

Со всех сторон стояли люди. Ближе всех были пятеро, привыкшие доверять ей во всем. Сидел рядом дядя, уже узнавший из-за нее «гостеприимство» Алых и готовый лишиться руки по ее слову. И вокруг было множество тех, которые видели, что четверо воинов, их земляков, и столичный маг-ушан бестрепетно и гордо идут за этой хрупкой, совсем юной девушкой, и уважаемый всеми Гар вручает ей право решать его судьбу. И все знали, что она — де Крисси, в которой течет кровь Серебряного Пика, кровь Небесных Всадников и героев.

Невозможней всего было подвести их всех разом.

Жозефина открыла глаза уже другой. Не Алые, а она — дочь Штерна. Не им, а ей он доверил свой Первый артефакт. И не у них он, а — у нее.

Она вновь поднесла перстень к браслету и отдала мысленную команду — ничего лишнего, никаких слов, только четкий образ-указание: браслет должен быть снят. Дядя уже приготовился к новой волне боли, но боль не пришла: браслет вдруг расслабился, как могло бы сделать живое существо, и стек с руки на стол.

— Нужно от него избавиться. — Голос Жозефины перекрыл поднявшийся радостный шум. — Не найдется ли мешка?

Семеро конников — Жозефина с отрядом и Гар — во весь опор пронеслись через город, и мешок вместе с заключенной внутри него гадостью полетел с Маяка, брошенный рукой Жозефины, которая никому больше не могла доверить этот страшный груз. Дыхание моря вместе с магией Фердинанда помогли ей: он канул в воду уже в самой бухте, вдалеке от линии бьющегося о скалы прибоя.

Возвращались с радостью, как победители. Несмотря на поздний — или уже ранний? — час, все окна были освещены: город гулял, в каждом дворе шел праздник встречи, и тут уж не имело значения количество мест; гости ходили от двора к двору, оглашая ночь здравицами, разудалыми песнями и разговорами, иногда — глухими звуками ударов, треском дерева и даже звоном стали: по пути обратно отряд увидел пару кулачных потасовок и поединок чести по всем правилам — обнаженными, на перекрестке, на боевых клинках. Зрители тоже не были обижены весельем, ободряя своих и подзуживая «чужих», а кое-где даже делая ставки. По временам сквозь прутья кованых или из бойниц каменных оград выныривала рука с кружкой (кубком, стаканом, бутылью…) и предложением угоститься, Гара и Каталин с парнями звали присоединиться к веселью; от приглашений они вежливо отказывались, кивая на Жозефину, а вот питье со всей благодарностью принимали.