К моему удивлению, встреча с коллегой прошла легко. Он находился в стадии принятия своего диагноза, бурные эмоции (если таковые и были) остались позади, разговаривали мы не только по делу, но и о жизни тоже. Он спросил, как я пришел в эту специальность, а меня интересовало, почему старший лаборант кафедры гистологии вдруг стал эндокринологом. Странная метаморфоза. Обычно, точнее в большинстве случаев, кафедральные сотрудники делают научную карьеру, а не уходят в практическое здравоохранение.

– В начале девяностых, когда все рухнуло, на мою зарплату старшего лаборанта прожить было невозможно, особенно семейному человеку, – объяснил коллега. – Да и выплачивали ее с задержками. Пришлось уйти. Сначала занимался выведением из запоев на дому, а потом жизнь сложилась так, что стал андрологом-эндокринологом, специалистом по мужским болезням. И сам заболел, кстати говоря, по своему же профилю – раком предстательной железы.

Одна из самых устойчивых медицинских легенд гласит, что большинство врачей умирают от тех болезней, которые они лечат. Кардиологи – от инфарктов, невропатологи – от инсультов, онкологи – от рака и так далее. Если «спроецировать» это утверждение на патологоанатомов, то оно неожиданно окажется абсолютно справедливым. Мы имеем дело со смертью и умираем от смерти. Можно же так сказать? Звучит немного коряво, но в целом верно. Что же касается кардиологов, невропатологов и представителей прочих лечебных специальностей, то умирают они от самых разных болезней и специальность здесь совершенно ни при чем. Все дело в восприятии. Если кардиолог умрет от инсульта, то причину смерти никто муссировать не станет. А вот если кардиолог умрет от инфаркта миокарда, все будут говорить: «Умер от того, что лечил!» И надолго это запомнят. Вот и откладываются в памяти народной те врачи, которые умерли от «своих» болезней, а все остальные в памяти не задерживаются.

Коллега-эндокринолог умер через полтора года после нашего разговора. Мы больше не встречались, о его смерти я узнал из некролога, который увидел на сайте той клиники, в которой коллега работал. Он был намерен «бороться до конца», то есть проводить противоопухолевое лечение, делать все возможное для того, чтобы… Нет, не вылечиться. Рак неизлечим. Для того, чтобы продлить свою жизнь.

Многие из вас вздрогнули, прочитав, что рак неизлечим. А некоторые так вообще могут решить, что я слишком сгущаю краски для того, чтобы произвести впечатление на читателей. Ведь практически у каждого из нас есть знакомые, которым удалось «победить рак».

Нет, краски я не сгущаю, а слова «победить рак» взял в кавычки не по ошибке. Но давайте я объясню вам все по порядку.

В быту под словом «рак» мы подразумеваем все злокачественные опухоли, но с медицинской точки зрения это неправильно. Собственно раком в нашей стране принято называть опухоли, развившиеся из эпителиальных клеток – тех клеток, которые выстилают поверхность кожи, внутреннюю поверхность органов дыхательной, пищеварительной и мочеполовой систем, а также образуют железы. Злокачественные опухоли, развившиеся из клеток соединительной ткани, называются саркомами, из клеток лимфоидной[26] ткани – лимфомами, из пигментных клеток – меланомами. Я сейчас говорю о раке в бытовом понимании, подразумевая под ним все злокачественные опухоли. Так удобнее, проще сказать одно короткое слово, чем два длинных.

Что такое рак? Это неконтролируемое деление клеток. Деление клеток происходит в нашем организме постоянно. Вы, наверное, слышали о том, что каждые семь лет мы полностью «обновляемся» – все наши клетки заменяются новыми. Но нормальное деление клеток представляет собой жестко контролируемый процесс. Новых клеток образуется ровно столько, сколько нужно. Когда организм растет, количество новых клеток превышает количество погибших, которые отжили свой срок. Когда рост прекращается, новых клеток образуется ровно столько, сколько нужно для замены погибших. Но вдруг происходит сбой (до сих пор непонятно, как именно он происходит), и какая-то клетка становится неуправляемой, приобретает способность к бесконтрольному и бесконечному делению. Можно сказать, что клетка «срывается с цепи». Такие срывы происходят в организме постоянно и далеко не в единичном количестве. Спасают нас клетки иммунной системы, которые уничтожают клетки, сорвавшиеся с цепи. Но если иммунная система оплошает и не уничтожит своевременно такую злокачественную клетку, то клетка начнет активно размножаться. Момент упущен – возникает онкологическое заболевание.

Почему я говорю, что рак неизлечим? Потому что можно удалить опухоль до того, как она даст метастазы, то есть начнет распространяться по организму. Или же можно удалить опухоль и уничтожить все метастазы. Но пока еще невозможно устранить первопричину «срывания с цепи». Невозможно «перезаписать» программу размножения клеток таким образом, чтобы подобных сбоев в ней больше не происходило. Опухоль удалена, метастазов нет, но вероятность повторного срыва присутствует. Она висит над человеком словно дамоклов меч. Поэтому о победе над раком или излечении от рака говорить нельзя. Можно говорить о перемирии, не более того. Я допускаю, что мое объяснение может расстроить кого-то из читателей, но такова правда. Горькая, но правда.

Скажу немного о стратегии поведения пациентов, а затем расскажу о другой встрече, радостной и позитивной.

Пациентов с онкологией можно условно разделить на две группы. Одни борются с болезнью, а другие нет. Общественное мнение целиком на стороне первых. Бороться до последнего, хвататься за любой шанс – это правильно. Капитулировать перед болезнью – неправильно, хоть это и личное дело каждого человека.

Когда речь идет о том, что целиком и полностью касается других людей, с такими критериями как «правильно» и «неправильно» лучше не спешить. Ситуации бывают разными. Если шансы за излечение составляют 70–80 %, то разумно будет лечиться, бороться, добиваться перемирия. Но что будет разумно при четвертой стадии рака, когда злокачественные клетки распространились по всему организму и болезнь приняла необратимый характер? Четвертая стадия исключает возможность заключения перемирия с болезнью (всякий, кто берется утверждать обратное, противоречит истине). Конец близок. Лечение может отсрочить его ненамного… Не стану рассуждать о том, что бы лично я выбрал в такой ситуации, потому что не знаю, каким был бы мой выбор. Лучше передам слова одного родственника, двоюродного брата моей матери, который был невропатологом (у нас в роду куда ни взгляни – повсюду врачи). Боли в области желудка он долго списывал на хронический гастрит, а общее недомогание объяснял переутомлением. К тому моменту, когда он, наконец, собрался обследоваться, рак желудка перешел в четвертую стадию. Мой дядя наотрез отказался лечиться. Родственники удивлялись, уговаривали его изменить свое решение, «не сдаваться», «не падать духом» и т. п. Он же на все уговоры отвечал так:

– Перспективы свои я прекрасно представляю. От восьми месяцев до года, не более того. Химиотерапия может дать мне пару лишних месяцев, но я придерживаюсь принципа «лучше меньше, да лучше». Лучше я подольше поживу в своем обычном режиме, полноценной жизнью, чем проведу остаток жизни на больничной койке, отравленный «химией». Ничего, кроме обезболивающих, мне не требуется. Так я решил.