Все окна распахнулись, двери, полагаю, тоже, но поскольку я уже был на улице, то успел к разрушенному дому первым. Я услышал голос женщины, которая звала на помощь откуда-то из-под груды щебня; я выпил и был сильно возбужден, а потому не колеблясь бросился вперед, к источнику звука. Едва я достиг вершины, раздался еще один взрыв – вероятно, взрыв газа, потому что загорелись яркие синие огни; язычок пламени больно лизнул мне руку.

Почти сразу я увидел женщину, ее голова торчала наружу, и хотя волосы ее были растрепаны, а лицо искажено, я смог разглядеть в отблесках пожара, что эта женщина оказалась самым прекрасным созданием, которое мне встречалось в жизни. Я начал разбрасывать камни и куски древесины, чтобы вытащить ее наружу. Она перестала звать на помощь и проговорила: «Поторопитесь, месье, ради Бога. Я не ранена, меня просто завалило».

Не знаю, как долго все это продолжалось. Знаю только – я ни на что не обращал внимания, пытаясь вытащить ее, а огонь, казалось, окружал нас обоих, несмотря на дождь. Когда я отбросил массивную полку и выворотил погнутый остов кровати, который придавил женщину, несколько парней в забавных медных пожарных касках подобрались ко мне и вытащили нас обоих по короткой лестнице, установленной у подножия кучи щебня. Внизу собралась небольшая толпа, и все приветствовали меня – такое случилось в первый раз с тех пор, как я играл на третьей базе за школьную команду.

Они закутали в плащ девушку, которая, кстати, была в длинной ночной рубашке. Она сказала: «Меня зовут Антуанетта Виоланта. Теперь, как видите, у меня нет дома, но если месье назовет мне свое имя и укажет место, где он живет, я смогу сообщить ему, куда прибыть, чтобы я смогла поблагодарить вас».

«Меня зовут Аллен, – ответил я, – но… ну… я точно не знаю…»

«Ах, месье американец? – сказала она. – Вы говорите по-французски очень чисто, очень правильно».

«Спасибо, – поблагодарил я, поняв, что она, очевидно, рассчитывала на продолжение знакомства, и решив, что тоже очень этого хочу. – Возможно ли, мадемуазель Виоланта, проводить вас…»

Все, кроме пожарных, которые сражались с пламенем, продолжали толпиться вокруг. И тут моей руки коснулся один из этих чертовых французских полицейских. Полагаю, он заметил, как я заколебался, едва речь зашла о домашнем адресе.

«Месье очень храбр и очень силен. Могу ли я увидеть удостоверение месье? C’est la guerre».

Я вытащил бумажник и вручил ему свою старую военную C.I.C. – я считал, что это превосходное удостоверение, поскольку оно подтверждает законность моих действий. Полицейский осветил карточку фонариком, и я смог увидеть, что его брови зашевелились. Он поклонился нам обоим.

«Не пожелают ли месье и мадам проследовать со мной в Mairie Arrondisement? – спросил он. – Следует составить отчет, после чего вам, мадам, будет обеспечено размещение, как пострадавшей от бомбежки».

Он проследовал впереди нас к чертовски древнему драндулету, подобных которому я отродясь не видывал, но я не обратил на это особого внимания, потому что был слишком занят беседой с Антуанеттой Виоланта. Оказалось, что она изучала актерское мастерство и жила в заведении, которое называли pension, нечто вроде наших пансионов. Mairie оказалась большим, коричневатого цвета зданием, с затемнением на окнах; нас отвели в контору, и чиновник записал наши имена. Полицейский, который нас сопровождал, что-то ему прошептал; он попросил еще раз мое удостоверение, затем взял его и вышел. Я сел и продолжил разговор с Антуанеттой Виоланта.

После долгого перерыва чиновник вернулся и поклонился девушке. «Мадемуазель Виоланта, – сказал он, – было решено выделить вам комнату в Mairie на эту ночь».

Она пожелала мне спокойной ночи и позволила ненадолго удержать ее руку. Мне пришло в голову, что никакого жилья у меня нет. Впрочем, я недолго об этом беспокоился – почти сразу же, как только она вышла из комнаты, чиновник возвратился в сопровождении другого полицейского и большого старого француза – лысого, с огромными усами, одетого в черную шелковую хламиду. Он сел за стол, взял удостоверение и посмотрел на меня:

«Месье Аллен, – сказал он, – вы клянетесь, что информация, содержащаяся в этом документе, правдива?»

«Разумеется, – ответил я. – Это официальный документ. Фотографии совпадают, не так ли?»

«Месье Аллен, вы необычно солидно выглядите для человека столь юных лет».

«Не знаю, какие годы вы называете юными, – заметил я. – Мне тридцать четыре; родился я в тысяча девятьсот пятнадцатомм».

«Ясно. И вы – сержант в корпусе контрразведки американской армии, 63-й дивизион?»

«Да».

«Месье Аллен, буду вам признателен, если вы мне сообщите, где располагается 63-й дивизион».

«Что ж, сначала мы отрезали противнику путь к отступлению в Кольмаре, – сообщил я, – а потом двинулись в Саар, на соединение с Седьмой армией».

Полицейские посмотрели на меня так, будто я совершил что-то ужасное, и старик стукнул кулаком по столу. «Убийца! Лжец! Шпион! – закричал он. – Признавайся! Тебе платят боши!»

«Я ни в чем таком не признаюсь…» – начал было я, но он не дал мне говорить. «Дважды лжец! Мы проверили всё по телефону. В армии наших союзников, американцев, нет ни 63-го дивизиона, ни корпуса контрразведки. Ошибка? Вы, боши, всегда их делаете, иногда просто невообразимые – например, вроде твоей даты рождения. Сейчас тебе должно быть три года».

Он драматическим жестом указал на настенный календарь, и внезапно я понял, почему автомобиль, в котором мы ехали, показался таким древним, а одежда окружающих людей – такой забавной. На листе стояла дата – июль 1918 года.

Сказать мне было нечего. Судья ткнул в меня пальцем. «Ясно, что здание в переулке Младенца Иисуса взорвал ты, убийца – это была не бомба. Мы обыщем развалины и все выясним. Посадите его пока в камеру. А ты, шпион, помни – с тобой все кончено».

Он встал. Двое полицейских тщательно обыскали меня, видимо, рассчитывая найти оружие, затем довольно грубо столкнули меня по лестнице в подвал и бросили в камеру, где и заперли. Один из них произнес: «Приятных снов, мерзавец. Я скажу твоей подружке, что ты с ней встретишься утром».

Я в темноте нащупал дорогу, наконец нашел кровать и сел, попытавшись собраться с мыслями. Я к тому времени уже протрезвел, и у меня началось просто немыслимое похмелье – такое бывает, когда начинаешь трезветь, не имея возможности выспаться. Я решил, что (в том случае, если я не сплю) амулет Хамида попытался помочь мне, познакомив меня с Антуанеттой Виоланта, – идея была просто прекрасной. Но с действием амулета как-то связан огонь; а мое попадание в тюрьму – просто побочное следствие. Обвинение в шпионаже тоже оказалось серьезным делом. Мне слишком хорошо известно, как французы относились к таким вещам, и я не рискнул бы оправдываться – хотя, если бы мне удалось избавиться от подозрений, я мог бы отыскать прекрасную Антуанетту. И я вспомнил: по словам Хамида, амулет откроет все запертые места. Что ж, я как раз сидел под замком. В общем, я взял амулет и приложил его к замку на двери камеры. Она распахнулась, как будто никогда не запиралась, и я вновь оказался в коридоре возле своей собственной квартиры. Уже почти рассвело, и все, что напоминало о моем путешествии, – ожог на руке и промокшая и изодранная одежда.