Казань рядом, могла покарать. Теперь возле их селений возник русский город с гарнизоном. Старейшины потянулись к воеводам, приносили присягу. В Москву здешние племена присылали большие делегации, по 500–600 человек. Иван Васильевич привечал всех, угощал за своим столом, не жалел подарков, на 3 года освободил новых подданных от «ясака» (дани). Но они должны были доказать верность России, воевать с ней заодно.

А Казань очутилась в блокаде. Казаки, стрельцы, отряды детей боярских перекрыли все дороги — и начали нападать на ханство. К ним присоединились ватаги черемисы, мордвы, чувашей. Казанцы взвыли, их хозяйства разорялись. Фаворит царицы Сююн-Бике улан Кощак и его окружение из крымских эмиссаров призывали держаться, обнадеживали подмогой из Бахчисарая, от ногайцев, турок. Но казанцы решили иначе — надо мириться с Россией. (Впрочем, знали: изменить будет никогда не поздно.) Произошел бунт. 300 крымских вельмож бежали. Пытались прорваться на родину, но всюду натыкались на русские заставы и погибали. Кощак и 45 крымцев попали в плен, их доставили в Москву и казнили.

А казанцы обратились к царю, признали подданство ему и очередной раз пригласили на свой престол касимовского Шаха-Али. Но и Иван Васильевич учитывал, как легко они нарушают обещания. Условия продиктовал жесткие: ханство выдает царицу Сююн-Бике с малолетним ханом Утемыш-Гиреем, освобождает всех русских пленных, а правобережье Волги со Свияжском остается за Россией. Казанцы пробовали торговаться, но царь твердо стоял на своем. С Сююн-Бике и ее сыном он обошелся милостиво, поселил при дворе, дал поместья. А в Казань 16 августа 1551 г. прибыли Шах-Али, воевода Хабаров, дьяк Выродков и 500 стрельцов.

Началось освобождение пленных. Многие находились в рабстве уже десятки лет. Не верили своему счастью — рыдали, славили Бога и Ивана Васильевича. В Свияжске он учредил перевалочный пункт, здесь вчерашних невольников снабжали едой, одеждой и отправляли судами по Волге. Кому-то даже идти было некуда, родни уже не было в живых, деревни погибли при набегах. От казны им давали землю, подмогу на обзаведение имуществом. Летописцы сравнивали поток освобожденных с «исходом Израиля». Только тех, кто получил помощь в Свияжске, насчитали 60 тыс., а в это число не входили вятские и пермские жители, уходившие другими дорогами [262]…

У всех была радость, а в царской семье — горе. 18 ноября 1551 г. вторая дочка Ивана Васильевича умерла. Но, в отличие от первой, останки Марии были найдены в XX в. и химический анализ показал: содержание мышьяка в них в 45 раз превышало максимально допустимый уровень [70]. Царевну убили. Спрашивается, кому же мог помешать восьмимесячный младенец? Да еще и девочка, не способная наследовать престол? Никому. Но воспользовался ее смертью Сильвестр. Впоследствии Иван Грозный вспоминал об этом в послании к Курбскому: «А Курлятев чем меня лучше? Его дочерям всякое узорочье покупай (то благословенно и хорошо), а моим дочерям — проклято и за упокой» [263].

О возможной роли Курлятева мы поговорим позже, но именно Сильвестр внушал царю, что над его родом тяготеет проклятие, и смерть дочерей выставлялась подтверждением. Такими доводами «наставник» силился подчинить государя собственной воле. Очевидно, к его «грехам» добавилось и неподчинение на Стоглавом Соборе, отказ от секуляризации церковных и монастырских земель. Звучали и предсказания дальнейших бед, если государь не исправится.

И такие «пророчества» стали сбываться. Шах-Али в Казани проявил себя далеко не лучшим правителем. Его уже дважды свергали, и он решил упрочить власть самым простым, как ему казалось, способом. Тех, кого считал своими противниками из местной знати, пригласил на пир и перебил 70 человек. Возмутились даже те казанцы, кто был лояльными к нему. Усугубило недовольство освобождение русских невольников. 60 с лишним тысяч, вернувшиеся на родину, были лишь частью. Все хозяйство богатых казанцев держалось на рабском труде. Ради примирения они надеялись лишь для галочки отпустить кого-нибудь. Но остаться без рабочей силы, прислуги, наложниц не желали. Когда стало ясно, что царь добивается освобождения всех русских, настроения в ханстве резко переменились. Хозяева сажали невольников на цепи, прятали, увозили по селам.

Иван Васильевич слал Шаху-Али требования довести дело до конца, но тот отказывался, отвечал: «Боюсь мятежа». Даже выпрашивал смягчить условия мира, возвратить Казани ее владения на правобережье Волги, надеясь таким образом задобрить подданных. А между тем перемены в Казани уже встряхнули Крым и турок. Хан Сахиб Гирей в это время умер, в Бахчисарае воцарился Девлет Гирей, сохранивший благоволение султана и связи при его дворе. Эмиссары из Крыма и Константинополя поехали в Астрахань, к ногайцам. Один из ногайских князей доносил Ивану Васильевичу, что у них был турецкий посол Ахмед-ага, уговаривал вступить в союз под началом самого султана, чтобы «и Крыму, и Астрахани, и Казани, и нашим Ногаем соединиться и твою землю воевати» [264]. Такие агенты появились и в Казани. Обещали, что скоро придут крымцы и турки, организовывали заговор. Подстрекали и лесные племена Поволжья. Возникли шайки черемисы и мордвы, нападавшие на русских.

Становилось ясно — Шах-Али на престоле долго не удержится. Но сколько же можно было повторять одно и то же, ценой русской крови сажать в Казани своих ставленников, которых завтра прогонят? Напрашивалось единственное решение — полное присоединение ханства. Сторонники такого варианта были и среди казанской знати. Их делегация приехала в Москву, жаловалась царю на Шаха-Али, на убийства и грабежи. Просила взять ханство под свое непосредственное управление, прислать своего наместника, иначе считала бунт неминуемым. Для переговоров с ханом и казанцами Иван Васильевич назначил свое доверенное лицо, Адашева. Он становился уже не только «секретарем» государя, но и дипломатом.

Он дважды ездил в Казань, но высказал Шаху-Али очень странные и противоречивые предложения. С одной стороны, убеждал впустить в Казань царские войска. С другой — настаивал, чтобы «лихих людей побити, а иных казанцев вывести, а пушки и пищали перепортити и зелие (порох — авт.) не оставити». Но если ввести в город воинские части, зачем нужны были остальные меры? Однако Адашев требовал, «чтобы Касын молну убили и иных людей». Хотя убийства, тем более муллы, должны были только озлобить казанцев. А вдобавок Адашев зачем-то выдал Шаху-Али князей, которые на него жаловались государю [264]. Итог был плачевным. Шах-Али вывез из города лишь часть пушек и пороха. Вывозить или портить остальное и убивать противников не стал, опасаясь бунта.

Царь уже назначил наместником Казани князя Микулинского, он прибыл в Свияжск. Но хан боялся, что казанцы восстанут и прикончат его до прихода русских, поэтому Микулинского дожидаться не стал. 6 марта 1552 г. он сбежал. Для охраны забрал с собой всех стрельцов. А тех,