– Ой, может, отмажешься? Она прилипает ко мне как банный лист, а я от тоски сохну. Неохота.

– Ну, может, как-нибудь? Мы ведь на одном поезде будем ездить, один раз отмажешься, другой… неудобно как-то. Парень он неплохой, мне с ним интересно на профессиональные темы говорить.

– Ну, как-нибудь…

Лариса опять изменилась. Волосы слегка подстригла, хотя цвет остался пегим, одета была уже во всё американское, но с европейским вкусом, даже подкрашена слегка. Поправилась по сравнению с собой той, рыжей. Стала как я, а была как Бриджит Бардо. Короче, хуже, чем в первый раз, но привлекательнее, чем во второй. Главное, изменилось отношение к жизни. Английский улучшился, работа придала ей уверенности в себе, она завела каких-то подружек-американок, и страна уже не казалась такой негостеприимной и непривычной. Говорили о детях, о работе, обменивались рецептами. Передо мной сидела милая американская домохозяйка, симпатичнее среднего и с акцентом, но в целом типичная фрау бостонских пригородов, поглощённая своим садом-огородом, обустройством ванных и кухни, детскими кружками и прочим. Убери акцент – не отличишь. Мне по-прежнему было с ней скучновато, но ощущение, что я разговариваю с пришельцем, исчезло.

Мы договорились встретиться опять, но жизнь закрутила, потом я забеременела и родила, потом было вообще не до кого, и Джеффа с Ларисой мы не видели ещё года три или четыре.

В два года мой сын начал ходить в кружок музыки для малышей. Детки били по разным ярким музыкальным инструментам, танцевали, пытались подпевать, играли в музыкальные игры и просто бесились под музыку. Группа старших детей занималась до нас. Мы входили, когда они выходили. На первом же занятии мы столкнулись с Ларисой и её сыном нос к носу.

– Лариса? Мама дорогая! Я бы тебе не узнала!

– Ой, Светка, привет. Как дела?

– Сейчас не могу говорить, у нас занятие начинается через пять минут. Давай созвонимся.

– О’кей. И давайте встретимся, наконец. Сто лет не виделись.

О том, что они купили пару лет назад новый дом в каком-то очень дорогом и престижном районе, я знала от Бори, который теперь работал с Джеффом в соседних зданиях и периодически ходил с ним на ланч. Джефф выбился в большие начальники, зарабатывал тысяч двести пятьдесят да столько же премиальных, а Лариса ушла с работы и сидела дома с двумя детьми. Она похудела, одевалась у какого-то дизайнера в строгие, пастельных оттенков вещи, красиво подстриглась и опять красила волосы, только не в рыжий, а мягко-медовый цвет. И никакой косметики. Старший сын днём ходил в садик, а к младшей дочке была приставлена няня. Я поинтересовалась, как Лариса проводит свои дни.

– Ну смотри. По вторникам и четвергам у нас клуб мам. Мы собираемся, дети играют, мы пьём кофе, разговариваем. Устраиваем встречи с интересными людьми, различные мероприятия. В этом районе все дома под миллион, все мужчины преуспевают, а все мамы дома сидят, у многих няни. Мы вместе гуляем, в спортзал ходим, в сауну. И потом, я тут ремонт делала, все ванные поменяла, знаешь, сколько энергии ушло – выбирать дизайн, договариваться с архитектором, искать мастеров… До этого я сад реорганизовала, нанимала рабочих, садовника, мы строили бассейн…

Я могла только порадоваться: человек получил всё, что хотел, и был счастлив. Лариса теперь обожала Америку, своих подружек и свой образ жизни.

Она пригласила меня как-то на девичник. Чувствовала я себя там бедной родственницей. Узнав, что я работаю, дамы округлили глаза. И дети мои не в частную школу ходят… В обсуждении сравнительных характеристик элитных частных школ я не участвовала, про своего личного тренера тоже ничего рассказать не могла за отсутствием наличия оного, да и садовника у меня нет. Видно было, что Лариса меня слегда стесняется. По-английски она теперь болтала с лёгкостью, с детьми говорила только по-английски, русский язык вместе с прошлым своим из жизни выкинула, и я была ей больше не нужна.

С тех пор не приглашала. Позвонила как-то, предложила прийти на дегустацию сыра и вин какого-то французского региона, но у меня другие планы были, да и в компанию обладателей личных садовников меня больше не тянуло.

На балет Большого театра билеты достать было трудно, партер раскупили сразу, и мы опять оказались на балконе.

И опять весь русский бомонд, и часть американского, и в первых рядах всё те же персонажи…

– Смотри, вон Джефф, – говорит Боря.

– Где?

– Вон, в третьем ряду!

Я смотрю. Действительно, Джефф. Поправился, облысел слегка, но узнать можно. Рассматриваю Джеффа, вспоминаю, как первый раз увидела его с того же балкона не то одиннадцать, не то двенадцать лет назад, и вдруг соображаю, что не вижу Ларису. Место рядом с Джеффом пусто. Ищу её глазами, обвожу ряды, проход. Наверное, в туалет пошла.

И вдруг понимаю, что смотрю мимо неё уже в который раз. Вон она, в проходе разговаривает с кем-то. Я беру припасённый бинокль (всё ж балет, а не Башмет) и навожу резкость. Боже мой, как она похудела! Она никогда такой не была! Классическое тёмно-бордовое платье висит на ней как на вешалке, скулы и ключицы торчат. Волосы выкрашены в коричневый цвет и собраны в пучок. Тонкая золотая цепочка, крошечные бриллианты в ушах – и всё. Подходит третья женщина, они целуются мимо щёк, чмокая воздух. Она стоит среди них, одна из них, и я бы никогда не догадалась…

Ему может помочь только Леночка. Решено: на следующей неделе устраиваем небольшую вечеринку и приглашаем обоих. Главное – остальных всех «парных» пригласить, чтобы им деваться некуда было. На Гришу уже больно смотреть: два года как развёлся и до сих пор никого. Ему под пятьдесят, выглядит не то чтоб очень, одеваться вообще не умеет, замкнутый, стеснительный. Так ведь и останется один, будет звонить, жаловаться на жизнь и напрашиваться в гости при каждом удобном случае, лишь бы только посидеть в уюте и домашнюю стряпню покушать. Он уже и так, считай, третий член семьи, чуть ли не через день приходит. Надоел своим вечно опущенным носом и голосом ослика Иа-Иа: «Разве это утро может быть доообрым…» А Леночке именно такие и нравятся.

Леночка у нас женщина-мама: как увидит закомплексованного, некрасивого, немолодого и женщинами обиженного, так расцветает прямо. Чуть ли не сама в койку затаскивает, обхаживает и, главное, никаких требований не выдвигает. Ей ведь больше ничего не надо; сама столько раз говорила, что не нравятся ей успешные, уверенные в себе красавцы, скучные они. Ленка зрит в корень, ей важен внутренний мир человека. Мужики её счастью своему поверить не могут: молодая, симпатичная, темпераментная, а на такого непрезентабельного, ни на что уже давно не надеющегося мужчину клюнула. Надо видеть, как они плечи расправляют, как у них глаза блестят. Они даже чаще стричься начинают и одеваются по-другому. Ленка – Пигмалиониха.