Я во весь голос позвал Петрова. Он не откликнулся и не обнаружил себя. Тогда я осторожненько высунул голову в пролом. Там, внизу, было темновато, до рассвета оставалось еще далеко, но горело с дюжину карманных фонариков – и все лучи сходились на одном человеке. Он сидел, опершись спиной о стену, с пистолетом в руке, другой держался за правую ногу и даже не стонал, словно бы подвывал жалобно. Лицо было в крови, но Петрова я узнал…

И такое было напряжение, что я кинулся наружу, как был, босиком, не озаботившись ни сапоги надеть, ни шлепанцы хотя бы. Сидоров топал за мной. Я добежал, растолкал солдат, рявкнул, чтобы мне объяснили, что тут происходит. Подскочил один из командиров взводов, стал докладывать. Ближайшие к месту часовые услышали сначала истошный вопль в доме (ага, он-то меня и разбудил!), потом раздались два пистолетных выстрела, треск, звон бьющегося стекла – и со второго этажа Петров обрушился. Выломал здоровенный кусок рамы, явно грянувшись в нее всем телом, со всего размаху – а перекладины были солидные, не реечки какие-нибудь, старой работы…

Прибежал санинструктор с сумкой (он тоже нам был придан), присел на корточки, что-то там потрогал, отчего Петров взвыл благим матом, повернулся ко мне:

– Перелом, товарищ капитан. Нужно занести в дом…

Петров, когда это услышал, словно бы осатанел. Такое впечатление, что и про боль забыл. Отпихнул медика так, что тот, не ожидая, полетел кубарем, мотает головой и орет, разбрызгивая с лица кровищу:

– Только не в дом! Не в дом! Не пойду! Перестреляю всех!

Вытягивает руку с пистолетом и начинает им водить вправо-влево, целя в окружающих. И беспрестанно орет:

– Не пойду в дом! Здесь бинтуйте!

Ну, тут ему не сопляки мобилизованные собрались… Сержант подобрался к нему слева, благо он мало что видел из-за направленных на него фонарей – и вмиг выбил пистолет ногой. Все мы этот прием давно освоили: нужно точнехонько угодить по определенной косточке в запястье, пальцы тогда сами собой разжимаются, и пистолет вылетает. К Петрову кинулись, схватили за руки, он вырывается, кричит, что в дом нельзя… Катавасия.

Я опомнился, громко отдал распоряжения: чтобы санинструктор сначала быстренько забинтовал голову и руки; по рукам у него тоже кровь текла, а те двое особенно не налегали, просто не давали двинуться, и все. Присел на корточки. Лицо у Петрова было совершенно сумасшедшее, да еще в кровавых ручейках и брызгах – та еще картинка. Ну, видывали и не такое… Я так рявкнул: «Молчать!», что он и правда заткнулся. Кое-какое соображение определенно сохранял.

– Петров, – сказал я громко и убедительно. – Возьми себя в руки, мать твою! Не пойдешь ты в дом, не пойдешь! В палатку тебя отнесут… Когда я тебя обманывал?

Он притих. Санинструктор его проворно бинтует, а Петров таращится на меня, губы прыгают – и чувствую я, что от него свежим спиртным попахивает. Ах ты ж, думаю, сукин кот…

– Что случилось? – спросил я.

Молчит и головой мотает, как лошадь. Вот тут я уже прикрикнул твердым командирским голосом:

– Старший лейтенант! Доложите, что случилось!

Молчит и глаза таращит. Мне стало ясно, что он в шоке и ничегошеньки от него сейчас не добьешься. Да и холодок ночной начал меня, босого и в исподнем, чувствительно пробирать. А потому я распорядился отнести его в палатку и заняться ногой, а сам с Сидоровым вернулся в дом. Сказал ему:

– Ты осмотрись там, на втором, а я доложу…

У меня в комнате был установлен полевой телефон, а о таком происшествии следовало доложить немедленно. Майор откликнулся уже через пару минут, и я ему кратенько, сухо, подробно доложил о ЧП. Он меня первым делом обматерил в три загиба и сказал, что срочно выезжает. И бросил трубку. Я быстренько оделся и спустился на второй этаж. Там Сидоров уже зажег повсюду полный свет. Я спросил, что и как. Он в двух словах объяснил и показал.

Вроде бы не было никакой головоломки. Петров произвел два выстрела, находясь примерно на половине расстояния меж нишей, где стояла Катарина, и окном – вот они, гильзы, к стене откатились. Я их трогать не стал. Сходил посмотреть, куда угодили пули: одна пробила стеклянный квадратик – там была характерная дырка с паутиной трещин, другая застряла в раме. Произвел два выстрела, потом кинулся на раму, проломил ее и ссыпался вниз. С одной стороны, все понятно, с другой – не понятно ничего. С какой стати ему было орать, палить и сигать в окно? Свидетелей нет, кроме прекрасной Катарины, но от нее ж словечка не добьешься, от розово-мраморной…

– Ладно, Сидоров, – сказал я. – Иди оденься, а то сейчас майор прикатит…

А сам поднялся в комнату к Петрову, чтобы провести кое-какое расследование. Отняло это совсем немного времени: все улики налицо, долго искать и не пришлось. Под кроватью у него три закупоренные бутылки вина, а четвертая, откупоренная и наполовину выпитая, стоит в уголке у двери. Ну да, тот холуй, что здесь обитал, тоже хозяйским винцом запасся, да так и оставил…

Одно меня смущало во всей этой картине: в бутылке, судя по этикетке, мозельское, то есть обыкновенное вино, не особенно и крепкого градуса. Понюхал – точно, вино, а не какая-нибудь химия. Оставалось только чесать в затылке: Петров пил, в общем, как все, и градус держал хорошо. Никак не мог с полбутылки столового винца повредиться разумом настолько, чтобы выкинуть все, что выкинул…

Майор приехал быстро, в дом вошел в полном одиночестве. И, вот смех, не забыл моментально скинуть в прихожей сапоги и переобуться в шлепанцы. Впрочем, мне было не до смеха… Я отрапортовал, как положено, смиренно выслушал матерки, рассказал обо всем, что мною обнаружено. И о бутылке тоже. Майор на меня уставился как солдат на вошь:

– Дыхни!

Я дыхнул – и вот когда мысленно порадовался, что перед сном не хлебнул ни глоточка. Иначе был бы не еж, а целый дикобраз, да против шерсти…

– В палатке я был, – сказал майор. – Спиртным от него, точно, несет… Не то чтобы как из бочки, но несет… Показывай.

Осмотрел он второй этаж, потом зашел в комнату Петрова, понюхал бутылку, как я давеча. Подумал что-то, уставился на меня совершенно ледяными глазами:

– Соображения есть?

– Никаких, товарищ майор, – честно признался я. И твердо добавил: – Товарищ майор, когда он заступал на дежурство, был совершенно трезвым. И если выпил, то только полбутылки вот этого… Может быть, в вине какой-то яд? Дурман?

– Отдам на анализ, – буркнул майор, прибирая бутылку в карман.

И начал высказывать все, что он о нас думает, смачно и затейливо. Mнe, сами понимаете, оставалось стоять по стойке «смирно» и слушать. Персонально на Сидорова, стоявшего тут же, он не налегал, но пару раз покосился и в его сторону, не обращаясь прямо – впрочем, я бы сказал, довольно дипломатично. Похоже, мои умозаключения подтверждались, и погоны у Сидорова другие, не те, что я сейчас на нем вижу… Когда он малость выдохся и замолчал, я спросил осторожно: