она приготовила кофе, но кофе тут не при чем. Дело в сахаре, а сахарницу она даже не видела. Проверили сахарницу, которая была засыпана одинаковыми белыми кристаллами. Попробовали на вкус, и оказалось, что сторона, обращенная к Майку, содержала в себе сахар, а другая половина сахарницы, из которой зачерпывал Ник, была заполнена солью, абсолютно неотличимой по виду от сахара. Но кто мог это подстроить, так и осталось загадкой.

Странная история, может быть, случайность, может быть, умысел. Кто знает! Что на месте Ника сделал бы другой человек? Проглотил бы кофе с солью — и дело с концом! Но Нику такое даже в голову не могло прийти.

После этого происшествия осталось множество неотвеченных вопросов, но главным было то, что разговор не состоялся. Ник уехал домой с тем же, с чем приехал. Отношения с Майком были навсегда разорваны.

После смерти Майка Ник еще раз попробовал наладить связь с верхушкой движения. Но ему передали слова нового лидера движения: сломанная ветка не может снова стать частью дерева.

НАДЕЖДЫ И ОЖИДАНИЯ

Диана

Девочку звали Диана, и нам обоим было по тринадцати лет. Эта девочка, этот гибкий стебелек, этот трепетный цветок — ни до, ни после нее я не встречал никого прекраснее. Как передать ее красоту? Нет, я даже не буду пытаться. Она была красива той южной красотой, которая наступает несвоевременно рано и длится очень недолго, страшно недолго. Девочка созревает к десяти, к одиннадцати годам, а в пятнадцать она уже старуха — шершавая кожа, морщины, круги под глазами, пятна на шее…. У Дианы помимо набора природных совершенств был совершенный магнетизм слабости, которым так сильны умные или одаренные им женщины. Она так доверчиво, так бесстыдно целовалась, что я улетал из окружавшего меня мира, а когда возвращался, она уже убегала, и я опять искал ее, ждал, когда, возвращаясь из школы, она будет проходить по большому каменному мосту, разделявшему наш город на две неравные части. Там я ее ловил, и мы бежали в Александровский сад, где мы знали глухую спрятанную в кустах скамейку и, добравшись до нее, теряли голову, теряли ощущение времени, теряли весь мир. Что это было — поэзия, любовь, восторг, омут, безумие? Это было все это вместе, мы сходили с ней с ума, и до последнего шага был один только шаг, и от него нас удерживали не моя робость, не ее благоразумие, а скорее незнание того, как это просто и легко.

В то время в городе происходили массовые волнения, толпы возбужденных людей пытались захватить телеграф и сообщить всему миру об отделении этого города от большой страны, тяжелые бронетранспортеры ездили по проспектам, а на улицах и площадях группками молча стояли усталые солдаты и смотрели по сторонам, не зная, чем им заняться. По ночам делались очередные попытки захвата каких-то важных зданий, раздавались короткие автоматные очереди, крики, топот бегущих людей. В такие часы улицы становились действительно опасными.

В одну из таких ночей я повел Диану в Русский драматический театр смотреть «Горе от ума» с известным в нашем городе актером Русиновым в роли Чацкого. Помню, мы стояли с ней в ложе над сценой за спиной сидевших в ней иностранцев, я обнимал ее за ее тоненькую гибкую талию и пробовал целовать, а она боялась, что сидевшие в ложе незнакомые люди могут увидеть, что мы целуемся, и я сердился на нее за ее страхи. Я был так сердит, что после спектакля не стал ее провожать, а просто посадил ее на троллейбус и ушел домой. Я ушел еще и потому, что знал, что мои родители волнуются, и хотел, вернувшись, их успокоить. Мог ли я предположить, что долго не увижу эту девочку и что все так изменится! Кстати, в тот вечер волнения в моем доме были связаны не со мной, а с моим отцом — он ушел на телеграф сделать важный междугородний звонок. Всю ночь его и еще несколько человек не выпускали из здания телеграфа, потому что на улице была перестрелка. Отец вернулся домой утром, перепуганный и усталый, но живой и здоровый.

А Диана со своими родителями переехала в другой город, и вернулась назад только года через два. Я встретил ее на главном проспекте. Она хотела незаметно пройти мимо меня, но я ее окликнул и остановил. Эта девочка, этот гибкий стебелек, этот трепетный цветок — она стала угловатой и шершавой женщиной, у нее из туловища ненужно торчали большие руки и ноги — она была сморщенным пожухлым лимоном с навеки погубленной красотой. Мы поговорили с ней несколько минут и расстались. Больше я ее никогда не встречал.

Илларион Платонов

1

Когда Иллариону Платонову стукнуло шестьдесят, он начал прикидывать, не рвануть ли ему на Тибет. Нет, в самом деле, почему этого не сделать?

Так случилось, что к этому времени Илларион освободился практически ото всех отвлекавших его обстоятельств. Илларион обладал среднестатистическим здоровьем, то есть всеми приличествующими для его возраста болезнями, которые ему, честно говоря, не слишком докучали. Хуже было то, что вокруг него все чаще стали образовываться лакуны общения. Уходили близкие и друзья, но ведь это тоже было закономерно.

Прежде всего, ушла его жена Вера, ушла неожиданно от неизвестной стремительной болезни. Похоронив ее, он думал, что не сможет дальше жить, разговаривал с умершей, просыпался по ночам и плакал от одиночества, а через несколько месяцев так же неожиданно успокоился и просто начал жить. Уходили от него и друзья, кто от инсульта, кто от рака, а кто от желудочных язв — результата чрезмерного употребления алкоголя.

У самого Иллариона шел постепенный процесс избавления от излишеств. Теперь у него уже не было никакого интереса ни к вину, ни к женщинам. Даже кофе перестал его взбадривать, а ведь в молодости друзья называли его Мистер Кофе. Курить он давно бросил и безо всякого труда. Работу тем более оставил, как только подошел пенсионный возраст. Отошли и подработки. Знакомые стали редко ему звонить, и ему стало не к кому зайти. Москва опустела для него.

Он чувствовал себя умершим, ходил по квартире, как тень. Он где-то слышал: умершие живут, не зная о том, что они мертвые. Так в снах мы часто не знаем о том, что это сновидение, принимая вымышленную череду ситуаций и поступков за обычную жизнь.

Его уже не беспокоила собственная бездеятельность. Ну и