Я смотрю в левую сторону, вижу обвинителей, они склонились друг к другу, что-то обсуждают. Слева от них за стойкой сидит еще один мужчина в мантии. Стул рядом с ним пуст, его глаза не отрываются от того, который беседует с судьей. Я думала, что будет стенографистка, чьи быстрые пальцы летают по клавиатуре, фиксируют каждое слово, но Джун сказала, что от стенографисток отказались несколько лет назад, заменили их системой аудиозаписи, которой управляет журналист суда.

Не хватает только тебя.

Я видела план здания суда, поэтому примерно представляю, где ты находишься. Дальше, за адвокатами, гораздо левее. Я не закрываю глаза, это выглядело бы глупо, но прислушиваюсь изо всех сил, ловлю любой шорох, который может исходить от тебя. Вслушиваюсь. Звук твоего дыхания, я хорошо его знаю. Или как ты закуриваешь сигарету с ментолом, слегка покашливая. Но нет, я не слышу тебя.

Упорный шорох перебираемых бумаг и шарканье ног всё заглушают. Я так близко от тебя.

Мужчина в мантии отходит от возвышения и занимает место рядом со вторым адвокатом. Судья заглядывает в бумаги, которые лежат перед ним, потом смотрит на меня, поднимает руку и говорит громким властным голосом: «Объявляю заседание открытым».

Шорох и шарканье мгновенно затихают, но я по- прежнему не слышу тебя. Только свое собственное дыхание. Неровное. Слишком быстрое.

– Прошу свидетельницу встать.

Перед моим появлением они должны были посмотреть видеозапись моих показаний. Интересно, соответствую ли я представлению, которое у них сложилось, или во плоти выгляжу иначе. Пристав подходит ко мне, чтобы взять с меня клятву. Я выбираю торжественное заявление вместо присяги, не верю я в высшие силы.

– Я торжественно, искренно и правдиво заявляю и подтверждаю, что буду говорить правду, только правду…

Не забывай дышать.

– …и ничего, кроме правды.

ПРИВЕТ, ЭННИ.

Не могу дышать.

Я пытаюсь не обращать внимания на руку, которая сжимает мне горло, и переключаюсь на Тощего. Он встает, лицом к судье, и я знаю, что последует дальше. Мы не раз повторяли и репетировали вопросы, которые он задаст. Не успеешь моргнуть, как все закончится, сказал он, когда мы виделись в последний раз.

– Леди и джентльмены, господа присяжные, мы все видели видеозапись показаний, сделанных свидетельницей. Я хотел бы задать ей несколько вопросов.

Он поворачивается лицом ко мне:

– Свидетельница, своими словами опишите суду, как вы жили в одном доме с вашей матерью.

Открытый вопрос. Они объяснили мне, что будут задавать вопросы, которые требуют развернутого ответа, – предложения или, еще лучше, «истории». Чем больше подробностей, тем лучше, сказал Толстый, никаких строгих рамок. Так я и делала, как мне велели, пыталась суду рассказать историю. Пока правдивую.

– Жить с моей матерью было ужасно тяжело. Только что она вела себя, как нормальный человек, например, готовила обед или что-нибудь в этом роде, а в следующую минуту она…

Я должна сделать глубокий вдох, прежде чем произнесу это вслух. Впервые я обсуждаю тебя при людях, и ты это слышишь. Стыд охватывает меня.

– Все хорошо, – говорит Тощий. – Продолжайте.

Я делаю еще одну попытку:

– То она нормальный человек, а через минуту набрасывается на меня. Издевалась надо мной, очень сильно.

Первый вопрос – самый трудный, говорил Толстый. Тяжелее всего – начать, потом станет легче. Я выбираю предмет, на который смотреть. Это табличка на стене, над головой судьи. Тощий просит рассказать, как я в первый раз увидела, что ты мучаешь ребенка.

Я говорю, что увидела, как ты била его, это был первый мальчик, которого ты привела. Я не говорю присяжным, что ты сказала, когда я назвала тебя жестокой из-за того, что ты била малыша. Ты сказала – это не жестокость, это любовь. Значит, это неправильная любовь, возразила я. За это ты меня избила.

Не бывает.

Удар ремня.

Такой вещи.

Удар ремня.

Как неправильная любовь.

Удар ремня.

Брызги слюны из твоего рта, капли крови из моих ран, они вступали в алхимическую реакцию.

Я не передаю присяжным твои слова – «это любовь», потому что мои юристы просили не делать этого. Это может сыграть на руку тебе, тебя могут признать вменяемой частично. Потому что только ненормальный, сумасшедший человек может считать подобные действия проявлением любви.

Потом Тощий спрашивает, хотела ли я помочь детям, которых ты мучила. Я делаю паузу, снова смотрю на табличку, воспоминания, как ракеты, проносятся у меня в уме.

Джайден. Бен. Оливия. Стюарт. Киан. Алекс. Сара. Макс. Дэниел.

Джайден. Бен. Оливия. Стюарт. Киан. Алекс. Сара. Макс. Дэниел.

Ты не любила называть их по именам, присвоила каждому номер. Не могла дождаться номера десятого, о чем сообщила мне по дороге в школу наутро после смерти Дэниела. Но я всегда помнила, как их звали. Или то, как стояла возле глазка, ладонь на дверной ручке, пыталась ее открыть, остановить тебя. Твой громкий смех. Плач ребенка, который был там с тобой, он становился все громче.

– Свидетель нуждается в перерыве? – спрашивает судья.

КАК НЕНАДОЛГО ТЕБЯ ХВАТИЛО, ДОРОГАЯ. Я ДУМАЛА, ЧТО ЗАКАЛИЛА ТЕБЯ ЛУЧШЕ, ЭННИ.

Ты закалила.

Я отвечаю:

– Нет, спасибо.

– Я повторю вопрос. Вы хотели помочь детям, которых истязала ваша мать?

Двенадцать пар глаз пристально смотрят на меня. Ждут.

– Да, очень.

– Но у вас не было возможности этого сделать, верно? – продолжает Тощий. – Потому что вы сами были жертвой, кроме того, комната, которую использовала обвиняемая, чтобы мучить и убивать детей, была заперта на ключ. Это так?

– Да, так.

– Пожалуйста, сообщите суду, у кого был ключ от комнаты.

– У моей матери.

– Возражаю, ваша честь. Мы располагаем доказательством, что свидетельница также имела доступ в эту комнату.

– Каким доказательством вы располагаете? – спрашивает судья.

Один из адвокатов встает и говорит:

– Попрошу присяжных открыть страницу пять протокола обыска, произведенного на месте преступления, где проживала моя клиентка со своей дочерью. В перечне изъятых улик упоминается ряд детских игрушек, обнаруженных в так называемой «запертой» комнате. Эти игрушки принадлежали свидетельнице. Плюшевый медведь, на ухе которого вышито ее имя, а также кукла из набора, остальные куклы которого находились в спальне свидетельницы. Согласно нашему выводу, свидетельница сама отнесла эти игрушки в так называемую «запертую» комнату.