Комната оказалась маленькой гостиной, милой и приятной, со следами роскоши. Мебель из местного кипариса была изготовлена здесь, в Луизиане, и потому выглядела очень просто. Однако подсвечники были из позолоченной бронзы и хрусталя, а на выбеленных стенах висели брюссельские гобелены с изображением охотничьих сцен; ковер тоже был сделан в Брюсселе, а пара ваз на каждом углу камина в центре комнаты — из великолепного фаянса. Планировка дома была обычной: три большие комнаты вдоль фасада и три поменьше — в задней части, каждая комната переходила в другую безо всякого коридора. За гостиной находилась столовая, там в полумраке поблескивало серебро. Справа сквозь дверь была видна спальня и кровать кипарисового дерева за бархатными портьерами. Двери в другие комнаты были закрыты.

Сирен заговорила из показной храбрости, чтобы нарушить тишину.

— Тебе повезло с жильем. Немногие из прибывших устраиваются так хорошо.

— Мне помогли найти его.

— Мадам Водрей, я полагаю.

— Верно. Дом принадлежит недавно овдовевшей женщине, она хочет вернуться во Францию.

— Ты купил его? — В ее голосе отчетливо слышалось любопытство.

Он покачал головой.

— Еще нет.

Что он хотел этим сказать? Неужели он подумывал остаться здесь? По зрелому размышлению, это было так невероятно, что подобную возможность, казалось, не стоило и учитывать. Снаружи на улице послышался топот обутых ног. Ока замерла, прислушиваясь. Солдаты прошли мимо, стук их размеренных шагов затих.

Сирен облизнула губы.

— Что случится, если… если они найдут меня здесь, с тобой? Если узнают, что ты увел меня? Будут не приятности?

— Ничего особенного, хотя с твоей стороны очень любезно беспокоиться об этом.

— Я не… — начала она резко, потом запнулась. Она беспокоилась, хотя и не хотела этого. Она сделала попытку пожать плечами. — Я, конечно, думала о себе и о том, насколько выгодным, возможно, окажется сейчас твое покровительство. Но я бы не хотела, чтобы ты считал меня неблагодарной. Я действительно благодарна тебе за спасение; оно было очень… своевременным.

— Мне было приятно.

Она бросила на него быстрый взгляд, уловив в его словах намек, не уверенная, что он подразумевал его. Он подошел к колокольчику рядом с камином и дернул шнурок. Когда он снова повернулся к ней, выражение его лица было вежливым, но серые глаза светились ясно и сильно.

— Приятно, должно быть, иметь таких высокопоставленных друзей, которые устраняют на твоем пути все, что бы ни случилось.

— Да, — согласился он, но без выражения, так как в дверях появилась черная служанка, и он обратился к ней, приказывая принести вино и бокалы. Когда женщина отправилась выполнять его распоряжения, он снова повернулся к Сирен.

— Скажи мне кое-что: это рискованная проделка сегодня вечером имела какую-то цель, или ее предприняли просто для того, чтобы уравнять счет между нами?

— Цель была вполне определенной, — сказала она резко. — Мы хотели вернуть имущество, которое у нас отобрали. И мы его вернули!

— Понятно. Остальное было случайностью.

— Остальное сделали ты и солдаты.

В ее глазах отражался огонь, плясавший и потрескивавший в камине, делая ее похожей на какого-то дикого загнанного в угол зверька. Это впечатление усиливалось голубыми тенями, которые легли от усталости на прекрасной коже под глазами. Торопливо завязанный шнурок платья распустился во время их бегства. Разорванный лиф распахнулся почти до талии, открывая нежные округлости грудей нежно-розоватого оттенка, словно кожица идеального персика. Это сочетание неукротимого духа и непорочной доступности сводило с ума. Рене старался не смотреть, но теперь позволил взгляду задержаться на ней, как пилигрим, приближающийся к далекой святыне. Он заговорил, и его голос звучал резко.

— Ты идешь на такой риск из-за каких-то бус и горшков. Было бы обидно, если бы пришлось увидеть, как на такой прекрасной коже выжгут клеймо или как ее исполосуют кнутом.

Ее щеки залил румянец, когда она опустила взгляд, ища то, что так притягивало его, и увидела, что обнажена. Она стянула края лифа и быстро отвернулась от него, взметнув измятые и испачканные юбки.

— Это больше, чем просто горшки и бусы, — ответила она через плечо. — Это наша жизнь.

Он невесело рассмеялся.

— Госпожа контрабандистка. Будет чудом, если ты избежишь виселицы.

Краска сбежала с ее лица, когда она снова обернулась к нему, стискивая края лифа.

— Но ты сказал… я подумала…

Дикий гнев обуял его: ярость из-за того, что Бретоны позволяли ей идти на такой риск, как сегодня ночью, ярость от того, что она настолько привязана к ним, что делала это ради них, ярость из-за того, что она могла думать, что он причинит ей вред. Эта ярость стала ему щитом и оружием.

— Ты подумала, — произнес он, — что теперь, когда ты у меня, я собираюсь тебя укрывать?

Его ледяной тон был как удар. Она не хотела позволить ему заметить, что она почувствовала это, но и притворяться равнодушной тоже не могла. Речь шла не только о ее безопасности, но и о безопасности Бретонов: они тоже были бы замешаны, если бы она была арестована и предстала перед Высшим советом по обвинению в контрабанде. Она спросила прямо:

— Разве нет?

— Я бы мог, если бы награда компенсировала риск.

— Мне нечем заплатить тебе.

Он покачал головой с сочувственной улыбкой.

— Кроме традиционной монеты привлекательной женщины.

— Ты рассчитываешь, что я…

— Мне нужна любовница.

В глубине ее темно-карих глаз вспыхнуло пламя, прежде чем она отрезала:

— Никогда!

— Подумай хорошенько. Ты была одна, когда я тебя увидел, но, если бы тебя стали допрашивать, нашлись бы те, кого заинтересовало бы, где были прошлой ночью Пьер и Жан Бретоны, а также и Гастон.

Она содрогнулась. Она хотела заговорить, придумать оправдания для Бретонов, снять с них обвинение, но слова не находились. Не было такой отговорки, которая убедила бы кого-нибудь, и меньше всего — этого человека. Шли долгие мгновения. Ее взгляд потух и стал безысходным.

— Мне думалось, ты могла бы проявить благоразумие, — сказал он тихо.

— Благоразумие? — переспросила она голосом, дрожавшим от сдерживаемой боли и странной слабости. — Благоразумие? Когда ты угрожаешь моей жизни?

— Жестокое обвинение. Я предпочитаю считать это простым принуждением.

Сирен пристально разглядывала его, правильные черты его лица и какую-то тень в глазах, похожую на неприязнь. Она медленно проговорила: