– Доминик… – подался вперед адвокат.

– Если они совершат преступление, которое карается смертной казнью или пожизненным, можешь получить до пяти лет. Если же…

– А если вооруженный налет? – поспешно спросил Ди-Филиппи.

– Доминик, как твой адвокат я настоятельно рекомендую тебе…

– Так вот что они задумали! – сощурился Мейер.

– Вы не ответили.

– Если они совершат ограбление, а ты возьмешь у них деньги за сокрытие сведений от полиции, загремишь на три года.

– Вы отпустите меня, если я все расскажу?

– Доминик, ты не обязан…

– А вам самому охота отправиться за решетку на три года? – Ди-Филиппи повернулся к адвокату.

– Дело даже до суда не дойдет! У них ничего на тебя нет!

– Да неужели? – язвительно проговорил Доминик. – Откуда им известно, что налет намечен на пятнадцатое марта? Откуда они это узнали? Сорока на хвосте принесла?

– Подумай сам, Доминик, – обратился к музыканту Уиллис, – стали бы мы тебя задерживать, не имея доказательств? У нас их вагон. А теперь выбирай. Либо ты нам поможешь, либо идем вниз, предъявим тебе обвинение. Попадешь в полицейскую картотеку на всю оставшуюся жизнь. Ну, так что ты выбираешь?

– Это давление! – вскричал Баум.

– Но это еще и правда, – возразил Уиллис.

– Я расскажу, что знаю, – пообещал Ди-Филиппи.

Знал он много и выложил все без утайки.

Он рассказал, что налет назначен на пятницу, на восемь часов вечера. Калуччи и Ла-Бреска собирались ограбить хозяина швейного ателье на Кулвер-авеню. Нападение планировалось совершить именно в этот день и в это время, потому что именно вечером в пятницу хозяин-портной по имени Джон Марио Виченцо укладывал выручку за всю неделю в небольшую жестяную коробку и уносил ее домой. Рано утром, в субботу, его жена Лаура относила деньги в трастовый банк «Доверие». Этот банк был единственным во всем районе, который работал по субботам аж до полудня. Банковские служащие, как и все другие люди, тоже любят отдыхать по выходным.

Джон Марио Виченцо, которого все на Кулвер-авеню звали просто Джоном-портным, разменял восьмой десяток и потому был легкой жертвой. Добыча, по словам Ди-Филиппи, обещала быть огромной, даже если ее пришлось бы разделить на три части – все равно каждому хватило бы с лихвой. План заключался в следующем. Друзья заходят в ателье без десяти восемь, аккурат перед тем, как Джон-портной опустит жалюзи на окнах, выходящих на улицу. Жалюзи берет на себя Ла-Бреска, а Калуччи, угрожая Джону пистолетом, ведет его в подсобку. Там он связывает старика и оставляет его, беспомощного, на полу рядом с гладильным прессом. Затем друзья забирают деньги из кассы, в которой скопилась выручка за всю неделю, и делают ноги, оставив Джона-портного в магазине: может, живого, а может, и мертвого – все зависит от степени сговорчивости старика.

Ди-Филиппи пояснил, что случайно подслушал этот план вечером в пиццерии на Третьей улице. Рядом с ним в кабинке сидели Ла-Бреска и Калуччи и обсуждали детали налета, не обращая внимания на то, что говорят слишком громко. Сперва Доминика возмутило, что два итальянца собираются ограбить третьего, а потом он подумал: да мое какое дело? Вообще-то Доминик никогда ни на кого не стучал, но тут случился чемпионат, на котором он проигрался в треск, и ему понадобилось чуток наличных. Он вспомнил, о чем болтали двое приятелей, и решил вписаться. Доминик решил, что они не станут особо упрямиться, поскольку добыча обещала быть огромной – почему бы ею и не поделиться.

– Ну и о какой сумме идет речь? – поинтересовался Уиллис.

– Да вы что, – Ди-Филиппи закатил глаза, – в кассе минимум баксов четыреста, а то и больше.

Среда оказалась богатой на события.

Как раз в среду неожиданно выяснилось, что из следственного отдела кто-то спер следующие вещи:

пишущую машинку;

шесть шариковых ручек;

электрический вентилятор;

термос;

жестяную банку с трубочным табаком;

четыре куска мыла.

Ни одна живая душа не могла понять, кто мог такое сделать.

Это оказалось не под силу даже Стиву Карелле, которого уже успели выписать из больницы. Теперь Стивен, осторожно ступая, чтобы лишний раз не потревожить заживающие ребра, ходил по участку и ломал голову, гадая, кто же вор. Кое-кто из острословов предложил поручить расследование кражи именно Карелле, раз он все равно инвалид, но лейтенант Бернс счел за лучшее отправить столь ценного кадра вместе с Хэлом Уиллисом в швейное ателье, где детективам было поручено устроить засаду. В среду, когда часы пробили полдень, сыщики отправились к Джону-портному.

Впрочем, до этого момента еще много всякого случилось – среда воистину оказалась богатой на события.

Например, в восемь утра в участок позвонил патрульный, совершавший обход, и сообщил, что обнаружил на пороге подъезда дома труп. Судя по всему, бедолагу заживо сожгли. Это означало, что парочка отморозков, поджигавшая бомжей, прошлым вечером совершила очередную вылазку. Из этого естественным образом вытекало, что с подонками следует кончать, да поживее, пока они не спалили всех ханыг в городе. Клинг, беседовавший с патрульным, велел ему оставаться рядом с телом, пока не приедет труповозка. На это патрульный посетовал, что подъезд и вся улица провоняли так, что хоть святых выноси. Берт ответил, что служба полицейского не сахар, клятвенно пообещал доложить о страданиях патрульного капитану Фрику, после чего повесил трубку.

В четверть десятого утра в участок явилась Чокнутая Сэди. Она заявила Уиллису, что ночью на нее напал насильник и лишил девственности. Чокнутой Сэди шел семьдесят девятый год. Эта беззубая, покрытая морщинами карга стойко защищала свою невинность почти восемьдесят лет. Каждую среду, как по часам, она либо являлась в участок лично, либо звонила по телефону. История, которую она рассказывала, неизменно была одна и та же. В ней фигурировал насильник, который под покровом ночи проникал в квартиру Сэди и пытался изнасиловать несчастную старушку, предварительно сорвав с нее ночную рубашку. Впервые Сэди заявилась в следственный отдел четыре года назад. В тот раз полицейские ей поверили, решив, что у них в городе завелся маньяк вроде Бостонского душителя[16]. Они немедленно завели дело и даже отправили на квартиру к бабуле детектива Энди Паркера – сидеть в засаде и ждать повторного появления насильника. Через неделю, в среду утром Сэди снова явилась в участок, чтобы заявить о попытке изнасилования, – и это при том что Энди Паркер просидел всю ночь у нее на кухне и клялся, что в квартиру никто не заходил. Острословы в следственном отделе озвучили версию, согласно которой сексуальным маньяком был сам Паркер, но Энди счел шутку совершенно не смешной. К этому моменту уже не было сомнений, что Сэди просто сумасшедшая и что теперь она станет у полицейских частой гостьей. Но никто не подозревал, что в ее безумии будет прослеживаться определенная логика. Насильником Сэди неизменно был высокий смуглолицый мужчина, немного напоминавший Рудольфа Валентино[17], в черном плаще, смокинге, белой рубахе, черном галстуке-бабочке и черных бальных туфлях. Ширинка у него была не на молнии, а на пуговицах. Пуговиц было пять. Ширинку он всегда расстегивал медленно, будто бы дразня свою жертву. Он убеждал Сэди не кричать, заявляя, что не собирается сделать с ней ничего плохого, мол, он только хочет «ублажить» ее. Сэди неизменно дожидалась, когда маньяк полностью расстегнет ширинку и достанет «свою штуковину», и только после этого начинала кричать. Насильник кидался прочь. Он выскакивал из окна на пожарную лестницу – совсем как Дуглас Фэрбенкс[18], – быстрее молнии спускался по ней и растворялся во мраке заднего двора.