бывают торжества и гулянья, и люди говорят, что это великий царь, что настал золотой век. Лично мое мнение, что этот парень не думает своей головой, ему нужен кто-то, кто скажет ему, как себя вести и что делать, но я представить не могу, кто мог отвратить его от теократов. Где-то должен существовать секретный советник или советники, нашептывающие ему в уши.

Да, мой милый, подумала Пампа Кампана, но, когда я говорила тебе об этом, ты мне не поверил.

– Возможно, это Мадхури Деви, – сказала она. – “Новая Ремонстрация” похоже сделалась правящей партией, теми, кого царь использует, чтобы всем управлять.

Дружба Пампы Кампаны с Мадхури Деви продолжилась, и старый астролог, ныне ставшая царским советником, часто рассказывала ей о том, что происходит во дворце. Несмотря на то что теперь у Мадхури были апартаменты в дворцовом комплексе, она сохранила свой старый дом, и они с Пампой встречались там наедине, чтобы выпить чаю и посплетничать.

– Дело в том, что Дева Райя утратил любой интерес к тому, чтобы оставаться царем, – рассказывала Мадхури. – Он сбросил все на нас и вернулся к своим разгульным юношеским привычкам, хотя на самом деле он больше не способен на настоящую дикость.

– Пить и трахаться, – задумчиво произнесла Пампа Кампана, – в особенности трахаться, по-видимому. Весь рынок обсуждает армию его жен. – Это траханье по большей части теоретическое, – сообщила Мадхури Деви. – Да, двенадцать тысяч жен. Это чтобы продемонстрировать его сексуальную мощь. Сомневаюсь, что он способен на что-нибудь горяченькое хотя бы с одной из них. Форма у него плохая, да и здоровье. Ему просто нравится наряжаться в зеленые атласные одежды и носить ожерелья с драгоценными камнями, надевать на пальцы множество колец и нежиться, положив голову на колени одной из жен, в окружении других жен, и чтобы все остальные стояли вокруг. Существует план организовать в городе процессию из всех его жен, чтобы показать их людям. Четыре тысячи из них пойдут пешком, чтобы продемонстрировать, что они лишь чуточку выше, чем домашние слуги. Четыре тысячи поедут на лошадях, чтобы показать, что их статус выше. А еще четыре тысячи понесут в паланкинах. И это самое худшее.

– Почему?

– Он хочет, чтобы эти четыре тысячи сожгли себя вместе с ним на погребальном костре, когда он умрет. Это было условие, на котором он сделал их царицами, и поскольку они его приняли, он велел оказывать им наибольшие почести.

– В Биснаге больше не будет сожжений живых женщин на погребальных кострах их мужей, – в ярости заявила Пампа Кампана. – Никогда больше!

– Поддерживаю, – согласилась Мадхури Деви. – Я думаю, что это часть старого менталитета СГБ, который все еще сидит у него в голове.

Наблюдая за тем, как Фернан Паес поглощает свой завтрак дикаря, Пампа Кампана вспоминала свою мать и страшный огонь; она решила, что еще раз, как можно скорее, начнет нашептывать царю. Поев, Фернан Паес вскочил на ноги, готовый к новому дню. Перед тем как отправиться в конюшню, он обратился к Пампе Кампане с еще одной мудрой речью.

– Когда люди говорят, что наступил золотой век, – сказал он, – они всегда думают, что настал новый мир, который будет существовать вечно. Но правда об этих так называемых золотых веках состоит в том, что они всегда скоротечны. Возможно, несколько лет. А потом всегда приходит беда.

В жаркий сезон до прихода дождей они спали на плоской крыше дома Фернана Паеса на сплетенных из канатов кроватях-чарпаи, занавешенных белой москитной сеткой, отчего Пампе Кампане казалось, что весь мир по другую сторону – лишь видение, а она сама – единственное живое существо в нем. Оказываясь в темноте внутри этого белого куба, она ощущала себя еще неродившейся, той, кому еще только предстоит ступить в эту жизнь и превратить ее в нечто новое, прежде невиданное. Она начала чувствовать надежду, представляла, что несется верхом на яли, своеобразном леогрифе, преодолев порог жизни, в будущее. В те дни Дева Райя отдал приказ о строительстве нового храма, Виттхалы, сооружение которого займет девяносто лет. Тогда, в начале строительства, ряд каменных яли гарцевал под открытым небом, ожидая, когда вокруг них и над ними вырастет могучее сооружение. Когда кто-то заходил в храм, или выходил из него, или собирался начать какое-то новое дело, ему следовало попросить у яли благословения. Пампа Кампана поняла, что ее сон с яли – благое предзнаменование для нового начала.

Знала она и то, что подобные суеверия – чепуха и что на них следует полагаться не больше, чем на астрологические предсказания ее подруги.

Однажды ночью, когда воздух, словно чрево, был наполнен влагой, готовой, но все еще не исторгающейся на землю, Пампу Кампану разбудило карканье вороны над ухом. Она проснулась и поняла, что другой ее мир пришел за ней, чтобы увести.

– Ка-ах-ех-ва, – позвала она тихо, чтобы не разбудить спящего под соседней москитной сеткой Фернана Паеса.

– Ну, не совсем, – ответила ей на Главном Языке ворона, – но да, родственница. Можете обращаться ко мне, как вам угодно.

– Ты принесла мне послание, – поняла Пампа Кампана, – мои дочери, как они?

– Есть только одна дочь, – отвечала ворона. – Она и отправила послание.

– А что с другой моей дочерью? – спросила Пампа Кампана, хотя уже знала ответ.

– Умерла давным-давно, – кратко сообщила ворона. – Говорят, из-за разбитого сердца, но я этого не знаю. Я всего лишь посланник. Не убивайте меня. Я просто ворона.

Пампа Кампана сделала глубокий вдох и подавила слезы.

– Что за послание? – спросила она.

Послание от Юктасри было: “Война”.

13

Поначалу розовые обезьяны прибывали небольшими группами и вели себя вежливо. Они были способны общаться на искаженном, уродливом Главном Языке. Их можно было понять, несмотря на смешное произношение. Они рассказывали, что по сути они просто торговцы, состоящие на службе у торговой компании, расположенной где-то очень далеко, но даже того отдаленного места достигли слухи о богатствах леса Араньяни, где можно найти то, что не произрастает больше нигде в мире, – ягоды, от неведомого вкуса которых на глазах у тех, кто их ест, выступают слезы радости, тыквы, такие сладкие, как ни одна другая тыква, а также фрукты, не имеющие названий, поскольку они никогда прежде не попадали во внешний мир, где вещи, чтобы существовать, должны иметь названия; в лесных реках водились безымянные рыбы, настолько питательные, что люди – и обезьяны – были готовы пересечь весь мир, чтобы попробовать их.

Мы просим вашего разрешения забирать часть лесных даров, сказали розовые обезьяны, и будем платить вам в любой