— Ничего себе, — проговорил Горбун, — вот дело так дело.

— Да, дело серьезное, от которого будет зависеть многое в разгроме крымско-турецких войск, особенно подданных султана Селима II, его отборных янычар. Ты, Осип, входишь в мой отряд.

— Добре! — обрадовался Горбун.

— Что делать, я скажу всему отряду. Им занимается Новик.

— Так я пойду к нему?

— Погоди, — остановил его порыв князь, — это еще не все, что ты должен знать и принять.

— А что еще?

— Я говорил о группе подрыва, которая и должна будет исполнить главную роль в то время, когда отряды займутся отвлечением сторожевой рати наместника Юнис-бея.

— А мы тут при чем?

— При том, что я решил в группу подрыва вовлечь Лидию.

— Чего? — Радость на лице Горбуна сменилась хмурью. — Ее-то зачем? Она баба, стряпуха, знахарка, не воин. Коли оказывать помощь раненым, то и в крепости то невозможно…

— Так надо, — оборвал его Савельев.

Он объяснил, зачем привлекается стряпуха, взглянул на нее и спросил:

— Согласна ли ты, Лидия, войти в группу? Без твоего согласия насильно вводить тебя в нее я не стану. Придется менять план, но это ничего, изменим.

— Лидуха, не соглашайся! — воскликнул Горбун. — Это тебе не с дружиной в укрытиях сидеть. Это жизнью рисковать.

— Но ты же будешь рисковать.

— Я — воин.

— А я… я, если не соврал, жена воина, значит, тоже воин. — Она повернулась к Савельеву и твердо произнесла: — Согласная я, Дмитрий Владимирович.

— Что ты делаешь, Лидуха, ведь сгинешь?! — тряхнул головой Горбун.

— Я, Осип, как все.

— Ну, тогда, — наказал Савельев, — заканчивай с приготовлением трапезы и ступай к татарке, что приехала с детьми малыми. Возьмешь у нее одежу татарскую, украшения, что она завсегда носит, пусть она подкрасит тебе, наведет брови, в общем, сделает похожей на татарку. После этого иди к Баймаку и далее будь под его началом.

— Слушаюсь, князь.

— А ты, Осип, ступай к Новику. Хотя пойдем вместе. С Лидухой вопрос решен, след мне заниматься отрядом.

Они вышли на улицу.

— Дмитрий Владимирович, ты же ведаешь, сколь я сделал вместе с дружиной. Оставь Лидуху, я пойду вместо нее и подорву, ко всем чертям, эту конюшню. Всю охрану положу, — просяще посмотрел на князя Горбун.

— Нет, Осип, дел ты, конечно, наворотить можешь много, но сейчас надо действовать аккуратно и хитро. Так что пойдешь со мной. А за Лиду не беспокойся, за ней Баймак присмотрит. Ее место не спереди.

— Значит, оставить Лидуху никак не можно?

— Нет!

— Жестокий ты человек, князь.

— В тебе обида и злость говорят. Приди в себя, успокойся.

— А если бы она отказалась? Тогда ведь оставил бы?

— Тогда оставил бы. Но она согласилась, и хватит пустых речей, Осип, мы на задании, а не на потехе в Москве.

— Извиняй, погорячился, но если…

— Что, если? — повысил голос Савельев.

— Ничего, — буркнул Горбун и замолчал.

Так они дошли до места, где у разбитой стены Новик собрал отряд. Там Савельев взял начало в свои руки, поставив хмурого и злого Горбуна в строй.

Определив задачу, кому что взять, объяснил, что делать поначалу, а потом у деревни, за рвом, в самой крепости.

— Задание, други, опасное, но мы здесь как раз для того, чтобы сполнить его, и дружина сполнит задание государя. Ведь так, други?

— Так, воевода! — дружно ответили ратники.

Камал, вернувшись домой, сказал матери, чтобы собирала пожитки.

— Что, уже? — прижала она руки к груди.

— Да, я у дяди Ильдара встречался с татарином, что служит в русской дружине. Одним из тех, кто был у нас. Со старшим, — гордо поднял голову юноша.

— Вырос-то как быстро, я и не заметила! — воскликнула мать.

— Да, мама, я взрослый, я — воин и буду воином, как тот татарин в дружине.

— А как же отец?

— Мне поручено пойти в порт, отыскать отца и сказать, чтобы он шел домой. Вечером мы должны покинуть Азов.

— Надеюсь, навсегда. Хоп, Камал, раз поручено, иди, но будь осторожен.

— А чего мне осторожничать? Я ловкий, уже и на разведку ходил.

Мать улыбнулась, вспомнив, как отец посылал его смотреть улицу Восточную.

— Да, да, конечно, и все же обидно будет, если что-то случится в наш последний здесь день. Да, возьми вот узелок, там лепешка и кусок сухой баранины, так будет правдоподобно, сын несет отцу еду.

— Ладно, давай, а вы тут с Бану время зря не теряйте.

— Хорошо, — вновь улыбнулась Динара, жена Байгира.

Юноша вышел из дому и решил пойти по Восточной улице, чтобы еще раз посмотреть на разъезды. Не будет лишним, если татары из дружины так заинтересовались этой улицей и охраной.

Он дошел до небольшой городьбы подворья хромого Мустафы, глянул в проулок, там народу мало, всего двое мужчин и одна женщина, явно пришедшие с посада.

Камал шел и думал, как семья будет жить в далекой Московии, где все не так, как здесь. Это пугало и рождало сильный интерес. Он знал, что на Руси, в Москве и других городах, живет много татар. И ничего, никто их не притесняет, не унижает, не то что турки, османы их за людей не считают.

Турецкий разъезд появился внезапно из-за поворота к порту.

Старший остановил коня. Встали и следовавшие за ним ратники.

— Ты кто такой? — спросил турок.

— Камал, сын Байгира, что работает в порту. Вот несу ему еду. — Он поднял узелок.

Турок неожиданно стеганул плетью по узелку, порвал материю, лепешка вывалились на землю. Камал бросился подбирать, думая, что же это за мусульмане, когда вот так обращаются с хлебом. Мусульманин не бросать, а поднимать хлеб должен, и если не есть, то положить на видное место для птиц.

— Забирай свой узелок, — усмехнулся старший, — и бегом в порт, боле на этой улице чтобы я тебя не видел, понял, баран?

— Понял, — процедил сквозь зубы Камал.

— А то так угощу плеткой, что долго корчиться в своей халупе будешь.

Смеясь, разъезд двинулся дальше.

— Ничего, потерплю, придут русские, они вам устроят жизнь веселую, — проговорил вслед туркам юноша.

В порту творилось нечто невообразимое. К галерам и другим судам, что стояли вдоль причала, по сходням поднимались люди, чтобы сойти вниз с мешками на плечах. Турки их погоняли.

Камал долго всматривался, пока наконец не увидел отца. Тот спускался с грузового парусного судна с мешком. Скинул его на другие возле городьбы, встал отдышаться.