В том же месяце – в четверг 16 июля 2009 года, если быть точной, – Эми и Блейк официально развелись по решению Верховного суда. Эми отказалась от личного присутствия. Несмотря на официальный развод, я все равно переживала: Блейк и Эми разлучились лишь на бумаге и продолжали общаться. В любом случае развод стал шагом вперед.

Эми готовилась явиться в суд по обвинению в нападении на Шерин Флеш – она не могла такое пропустить. Митчелл решил пойти с ней, чтобы она не опоздала – это всегда было проблемой. В марте, когда ей предъявили обвинение, она с опозданием явилась в Вестминстерский суд. И хотя ее признали невиновной, адвокат очень разозлился. На заседании она вела себя неуважительно, и мы боялись, что это повторится вновь. Эми волновалась. Предыдущей ночью мы немного поболтали. «Не нервничай и говори правду», – сказала ей я. К счастью, справедливость восторжествовала. Окружной судья Тимоти Воркман заключил, что столкновение с Шерин Флеш могло быть случайностью и обратного доказать невозможно, так что ходатайство было отклонено.

Суд, конечно, привлек внимание толпы папарацци. Митчеллу пришлось проводить Эми сквозь сотню камер, чтобы подобраться к дверям. Художница Присцилла Коулман рисовала Эми в тот день – эскизы висят у меня в гостиной. Эми сидит в своем полосатом сером костюме, склонив голову и делая заметки. Есть еще один рисунок от другого художника, который мне тоже нравится: Эми тычет в лицо судье своей оголенной задранной ногой. Он спросил ее, могла ли она в принципе напугать мисс Флеш в тот вечер. Простого «да» или «нет» Эми было бы мало. Она вышла из-за трибуны, подняла ногу выше пояса и указала на свои балетки. «Как можно напугать кого-то с такой маленькой ножкой?» – спросила она. Судья, наверное, потерял дар речи.

Как только суд Эми закончился, она окончательно переехала в дом в Хэдли Вуд. Я была рада, что она будет ближе ко мне: тем июлем я съехала из своего бунгало в Поттерс Баре в Ист-Барнет к Ричарду. Но я не знала, радовалась ли сама Эми. Теперь я жила в двадцати минутах и могла навещать ее чаще, когда она была в Лондоне. Вдобавок она жила неподалеку от Алекса и Ривы и сестры Митчелла Мелоди – почти что дома, да как бы не так. Ее жизнь стала совершенно иной. Она терялась в новом огромном доме с мраморными полами и люстрами. Но Эми действительно старалась его обжить. Ее телефон в форме Элвиса Пресли стоял на столике в прихожей – при звонке звучала песня «Hound Dog», и Элвиса начинало трясти. В дальней комнате расположился спортзал. Я никогда не видела таких огромных телевизоров. Студию обустроили на втором этаже. Но Эми лишилась всего, что питало ее креативность. Ее телохранители продолжали жить с ней на постоянной основе, и она по-прежнему страдала от роящихся у входа фотографов. В марте, когда Эми ненадолго вернулась с Кариб, она решила перелезть через соседский забор, чтобы сократить путь. Это породило кучу абсолютно нелепых фотографий Эми, застрявшей на железных прутьях. По ее официальному запросу, фотографы теперь не имели права приближаться к ее частной собственности ближе чем на 30 метров. Верховный суд особенно отметил агентство папарацци Big Pictures, фотографы которого преследовали Эми постоянно. Однако постановление в целом относилось ко всем фотографам. Хоть ее дом и находился недалеко от нашего, мне приходилось просить Ричарда везде меня возить. Мне настоятельно советовали воздержаться от вождения еще до переезда из Поттерс Бара, потому что я уже попала в несколько аварий – ничего серьезного, просто врезалась в дорожные столбы и в мою гаражную дверь из-за ее неудачной планировки. Моя неспособность самостоятельно ездить подтолкнула меня к переезду в дом Ричарда. Я догадывалась, что это случится в любом случае, но тянула до последнего. Мысль, что все мои поездки будут зависеть от другого человека, очень злила. Я стала меньше работать, но Ричарду приходилось подбрасывать меня и туда. Раньше я была очень независимым человеком. Но было поздно оглядываться назад. Начало наших отношений и мой переезд ускорили планы Ричарда выйти на пенсию, а его компания придавала мне уверенности.

В Хэдли Вуд у Эми было много свободы – живя в Кэмдене, о таком она могла лишь мечтать. Алекс и Рива могли спокойно ходить с ней куда-то без охранников, чего раньше нельзя было представить. Мы старались встречаться раз в неделю. Иногда мы звонили ей по воскресеньям, чтобы сообщить о своем скором визите, но Эндрю, Невилл или другие телохранители говорили, что Эми не хочет никого видеть. Чаще всего мы встречались в полдень понедельника – в это время она была свободна.

Меня все устраивало. Я хотела видеть Эми постоянно, но необходимо было выстроить границы нашего общения. Каким бы эгоистичным это ни показалось, но видеть Эми только тогда, когда у меня были на это силы, я считала актом заботы о себе. Мне нужно было думать и о Ричарде: ему было непросто привыкнуть к моему жизненному укладу. Нельзя было угадать, с какой ипостасью Эми я встречусь, когда приду. Как бы я ни старалась, в машине мне становилось дурно от переживаний: иногда мы оба не знали, на что наткнемся, когда приедем к ней домой.

«Я не вернусь к наркотикам, мам, они мне надоели», – сказала мне Эми, вернувшись с Сент-Люсии. Она все еще принимала «Субутекс», но, по словам Ривы, тем летом она прекратила курс. Однако алкоголизм Эми значительно ухудшился, поэтому я одновременно гордилась и разочаровывалась в ней. Я знала, сколько сил ей потребовалось, чтобы бросить наркотики, и мне безумно хотелось, чтобы она оставила и бутылку. Я понимала, что Эми была далека от окончательной победы. Но казалось, что если она будет двигаться к трезвости шаг за шагом, как это получилось с героином и кокаином, то все будет хорошо.

Серьезно или нет, но Эми постоянно говорила о намерениях начать реабилитацию. «Мам, я не хочу быть алкоголиком», – говорила она, а я слышала: «Мам, мне нужна помощь». К сожалению, она так и смогла победить в этой битве. После ее смерти мне сложнее всего смириться с тем, что ей так и не выпал второй шанс.

Вопреки мнению всей семьи, я считала, что Эми было грустно и скучно жить в Хэдли Вуд, и переживала по этому поводу. Эми славилась своей неспособностью удерживать внимание на чем-то одном, но склонность к скуке тоже была одной из особенностей ее характера. Эми никогда не сдерживалась в своих жестах – она могла снять с себя одежду и быть центром любой вечеринки, но она ненавидела оставаться наедине с собой. Жизнь вне Кэмдена лишь усилила это тягостное ощущение скуки. Она всегда старалась чем-то заниматься, и, хотя у нее было много гостей, мне казалось, что ей было страшно одиноко. Этим можно объяснить появление большого числа кошек в доме – прямо кошачий бум.

В детстве Эми любила нашу кошку Кэти, а в Джеффрис-Плейс у нее жили две кошки – Манки и Мелина. Алекс спас их, когда Эми уехала в тур, оставив своим питомцам один кусок размороженного мяса. В Провс-Плейс животных стало больше. Она даже прислала мне открытку на День матери, подписанную Эми, Алексом, Ривой и всем кошачьим семейством: Манки, Мелиной, Чопсом, Коджером, Ритой, Ширли, Гэри, Могги, Минти и Кола-Боттлом. В Хэдли Вуд их количество вышло из-под контроля. Сначала кошек было четыре, затем двенадцать, а под конец и вовсе шестнадцать штук. Вскоре дом стал опасным для здоровья. Хоть уборщица и приходила по несколько раз в неделю, коты умудрялись метить ковры и длинные шторы – аммиачный запах ударял в нос прямо с порога. Две кошки бирманской породы, Могги и Минти, живут у меня – Эми отдала их, когда я въехала в Поттерс Бар. Поверьте, дай им волю – они загадят все на своем пути.