Мои страхи оправдались. В гости к Эми ходили очень разные люди – иногда приличные, иногда не очень. Не знаю, кто именно навещал Эми в Хэдли Вуд, но иногда дом выглядел абсолютно ужасно. Пустые бутылки, пепельницы и бычки от сигарет, разбросанные по газонам заднего двора, где мы обычно жарили барбекю. Та же картина была на кухне и в гостиной. Эми всегда была немного неряхой, но это было что-то с чем-то. Кошачьи экскременты обнаруживались в самых неожиданных местах. Я наблюдала, как Эми окружает себя разрухой, и мне было больно – беспорядок отражал ее чувства.

В августе мы с Ричардом застали два неудачных понедельника – мы приезжали, пили чай с охранниками и ждали… просто ждали. Эми была на втором этаже, но отказывалась спускаться. Спала она или нет, мы не знаем, но намек был понятен. В такие дни мы не задерживались дольше чем на пару часов, а потом вставали и уезжали. Но я всегда покидала дом расстроенной, оттого что мне не удалось с ней пообщаться или хотя бы взглянуть на ее лицо.

Однажды произошла совершенно иная история. В то время из Майами прилетел Салаам Реми, и когда мы приехали, он работал с Эми над ее новым материалом. Я никогда прежде не видела, как Эми пишет песни, и была поражена. Ее блокноты были разбросаны по дивану, а она внимательно слушала советы Салаама и быстро что-то записывала. «Что ты хочешь сказать этим словом?» – спрашивал он, и Эми, подумав, переписывала предложение. «Может быть, лучше использовать это слово?» – мягко направлял он. Мы оставили их наедине. Я удивилась, как легко Эми поддавалась манере Салаама, и его способности помогать ей иначе взглянуть на свою креативность. Эми была поглощена моментом.

Я давно не видела, как Эми с энтузиазмом пишет тексты. Даже Митчелл, который был с ней в студии на Сент-Люсии в мае, сказал, что она, очевидно, не готова ничего создавать. Музыканты Эми не стали уезжать, в надежде поработать с ней над музыкой, Был случай, когда все решили, что пьяная Эми все же выскажет какую-то интересную идею. Майкл вспоминает, как толпа музыкантов и звукооператоров собралась в душной комнате, заставленной инструментами, в ожидании того, что же Эми предложит. «Не, – сказала она. – Не могу». И вышла вон.

Island Records, к их чести, не заставляли ее выпускать третий альбом, но Эми знала, что их терпение не безгранично. Живые выступления приносили большие деньги, однако тур не пошел бы на пользу ее душевному здоровью. Когда она сидела со мной в Гилдаун-авеню и писала музыку, это было ее опорой. То же самое произошло и в Нью-Йорке с Марком Ронсоном – Back To Black стал побочным продуктом ее депрессии. Сейчас я задаюсь вопросом: а хотела ли она вообще продолжать музыкальную карьеру? Думаю, поэзия ранила Эми – возможно, она не желала снова через это проходить.

Жизнь Эми оставалась непредсказуемой: одну неделю она не отходила от Салаама, а следующую все снова шло вспять. В начале сентября Эми была в приподнятом настроении. «Мам, мам, ты должна это услышать!» Она носилась по кухне со скоростью света. Вечно чем-то занятая, как в далеком детстве. «Поднимись наверх, мам, послушай кое-что». Я очень удивилась, ведь обычно Эми не показывала мне свои наработки.

Она разучивала фортепианную партию песни Леона Расселла «A Song For You», которую давно исполняла на юбилее мужа Синтии, Ларри. Ей нравилась эта песня, и она обожала соул-исполнителя Донни Хэтэуэя – Эми сказала, что в его таланте есть что-то неподвластное. Этот комментарий заставил меня улыбнуться, ведь в самой Эми тоже было кое-что подобное – ее неутомимость.

Это был чудесный момент. Я сидела рядом с ней на стуле для пианино, а она играла в высоком регистре – звук напоминал бьющиеся о карниз капли дождя. Ричард подыгрывал ей на барабанах. «Я играю у Эми Уайнхаус!» – кричал он. Удачное распределение ролей – когда Эми садилась за барабаны, вы радовались, что она избрала пение. Мы просидели там полчаса за болтовней и смехом.

Затем, не сказав ни слова, Эми встала и вышла из комнаты. Еще минут пятнадцать мы пили чай и разговаривали. Потом Ричард выглянул в коридор и увидел там Эми в одном нижнем белье – она вела в спальню молодого парня, которого Ричард не опознал. Должно быть, его впустили телохранители. Когда Эми поймала взгляд Ричарда, она со стыдом зашла в спальню и закрыла дверь.

Ричард не знал, стоит ли говорить об этом мне. Я ни в коем случае не стала бы сидеть там, попивая чаек, пока Эми за стеной развлекает своего «компаньона». Иногда ее выходки ставили меня в такое неловкое, унизительное положение, что я не видела смысла продолжать с ней общаться. Полдень был таким веселым, но вдруг я снова ощутила себя вывернутой наизнанку. Только Эми могла «подарить» мне такое чувство.

«Смысл нам здесь оставаться», – сказал Ричард, и был прав. Мы попрощались с охранниками и быстро ушли.

Мы с Ричардом обсудили случившееся в машине по пути домой. Если честно, мы оба были в шоке – хотя удивить меня было непросто. Эми всегда нарушала нормы, но теперь она полностью утратила чувство уважения к другим. Словно жизнь перестала быть для нее реальной. Это был выдуманный мир, в котором она могла делать что хочет, с кем хочет и когда хочет, не обращая внимания ни на кого вокруг. Неудивительно, что Эми не упомянула ту ситуацию при нашей следующей встрече. К тому времени мы столкнулись с очередным неприятным событием.

Как я и подозревала, Эми и Блейк по-прежнему общались. За пару месяцев до их развода она сказала мне: «Я знаю, что мне нужно развестись с ним, мам, но я не хочу». Так что даже после подписания бумаг было ясно, что это не последняя их встреча. Рива уже говорила мне, что они регулярно созваниваются по скайпу.

Как-то утром в понедельник Эндрю впустил нас в дом, и я услышала, что Эми громко разговаривает в гостиной. Она раздраженно ходила по дому в футболке и спортивных штанах. Было ясно, что она говорит с кем-то по телефону и беседа не предназначается для лишних ушей. Она зачем-то использовала громкую связь – я услышала мягкий голос из трубки. Это был Блейк.

«Я не могу говорить с тобой, когда ты в таком состоянии, Эми, – к моему удивлению произнес он. – Ты пьяна. Я не могу разговаривать с тобой, когда ты пьяная», – повторил Блейк.

Эми бросалась от одной стены комнаты к другой. Везде валялись бутылки из под пива «Хейнекен», а она заливала себе в рот лагер и сразу же выплевывала его на стены и пол. Это было отвратительно. Это была моя дочь, девочка, которая говорила «прости, мамочка», если случайно выражалась при мне.

«Мы должны встретиться, мы должны встретиться», – повторяла она Блейку.

«Я не могу видеться с тобой в таком состоянии, – Блейк был спокоен. – Ты бьешь меня, когда ты пьяна, Эми. Я не смогу видеться с тобой, пока ты не бросишь пить».

Насколько мне известно, Блейк то ложился в реабилитационную клинику в Шеффилде, то выписывался из нее. Я не знала, продолжал ли он употреблять наркотики. Я впервые услышала, как он говорит зрелые вещи. Может быть, я слишком плохо о нем думала, но мне не хотелось покупаться на те слова – Блейк тоже умел манипулировать. Но я приободрилась. Если Блейк требует от Эми трезвости, то она точно к нему прислушается. Проблема была в том, что Блейк сам не мог долго быть трезвым.