Похоронили Инну в селе, рядом с отцом и матерью. Лидия Львовна произнесла душевную речь, а прощаясь, посмотрела на Аню и сказала: «Береги себя. Приходи, если будет трудно». Девять дней пришлись на Радоницу. Людей на кладбище было как в выходной день в парке. Селяне подходили к Ане, Виктору, выражали соболезнования. Слово за слово, Виктора позвали выпить и закусить, и он, не слушая Аню — на машине же приехали! — к полудню прилично набрался, и его увела к себе соседка. Аня с Женькой сели на лавочку у калитки и принялись ждать, а тут мимо проходят… Галя и Шурка! Аня бросилась к подружке, Галя ей обрадовалась, а Шура «здрасте» сквозь зубы процедила и в сторонке стоит, ей щенячий восторг малолеток не интересен. На щебетанье подружек высунулась соседка и к Шуре:

— Ты, кажись, машину водить умеешь?

— Умею. — Шура приподняла красивую бровь.

— Ты куда сейчас?

— На автобус.

— Слушай, — соседка руки к груди прижимает, — отвези их домой, — показывает на Аню и Женьку, будто прилипшего к скамейке, — и ихнего батьку, он в хате. Они на машине приехали, а он набрался до чертиков и до ночи точно не встанет.

— А машина где? — Шурка повертела головой по сторонам.

— Возле кладбища. — Соседка смотрит на нее с надеждой.

— «Форд» синий, — сказал Женька, поднимаясь.

На въезде в город Шурка впервые за всю дорогу открыла рот:

— Какой адрес?

Аня ответила.

— Сначала Галю завезем, а потом к вам.

Шурка высадила Галю возле общежития и рванула в центр, и тут Виктор пришел в себя. Повертел головой и вытаращился на Шуру.

— Ты кто такая?

— А тебе не все равно? — игриво бросила Шурка, слегка обернувшись.

— А ты красивая. — Виктор еще больше выпучил глаза.

— Знаю.

— Вон в ту арку. — Сидящая впереди Аня показала рукой на дом. — Во дворе четыре гаража, наш крайний слева.

Шура подъехала к гаражу и остановилась:

— Ключи от гаража где?

— Тут. — Женька быстрым движением откинул крышку ящика консоли справа от кресла водителя, привстал на ноги и выхватил из него ключи. — Я открою. — И он выскочил из автомобиля.

Виктор тоже выполз из «форда».

— Я сам поставлю машину, — сказал он, пожирая Шурку глазами.

— Не надо, ты еще недостаточно протрезвел, — Шура искривила рот в ухмылке.

Видимо, эта ухмылка свела Виктора с ума.

О том, что отчим встречается с дочерью тетки Катьки, Аня узнала через две недели — услышав шум мотора, выглянула в окно и обмерла — за рулем сидела… Шурка. Отчим — рядом.

Они вошли в квартиру. Рекс зарычал на гостью, и отчим закрыл его на балконе. Пока Виктор был в спальне, Шура сидела в гостиной у телевизора, не обращая внимания на Женьку, а он, устроившись в кресле, с интересом наблюдал за ней. На Аню она тоже не обращала внимания и делала вид, что знать ее не знает.

— Киса, я готов. — Виктор вышел из спальни в свежей рубашке с короткими рукавами и с большой сумкой в руках.

Покачивая крутыми бедрами, затянутыми в стрейчевую джинсовую юбку, «Киса» поплыла к входной двери.

— Аня, мы уезжаем на выходные к морю, — сказал Виктор, задумчиво хлопая себя по карманам брюк. — Так… кажется, все взял. — Он сунул пальцы в карман рубашки, что-то там нащупал. — Да, все…

В коридор выбежал Женя:

— Папа, а я?

Шурка с каменным лицом топталась у входной двери.

— А что ты? — весело переспросил Виктор. — Ты остаешься дома. — Он быстрым движением взлохматил Женьке волосы. — Слушайся сестру.

…Незадолго до дня рождения Женьки Виктор и Шурка расписались в загсе. Свадьбы не было. Аня думала, что Галя будет приезжать в гости, но девочка не приезжала — Шура запретила.

— Не смей даже звонить! — рыкнула сестра, и Галя не могла ее ослушаться.

Катерина в ту пору пребывала не в лучшей поре своей безрадостной жизни. А вот жизнь ее старшей дочери пошла вверх — Виктор дал ей доверенность на машину и, вроде, обещал прописать…

И как-то незаметно Аня поняла, что Шура у них в доме главная.

Шурка Сергиенко, она же Шурка Гвоздь, рыжеволосая, пышногрудая, длинноногая обладательница тонкой талии и рельефных бедер, поднялась с четверенек, отряхнула тряпочку, которой протирала лакированный плинтус, отошла к двери, прищурилась и недовольно скривилась — уже отшлифовали паркет, уже заграничным лаком его вскрыли, а царапины, оставленные Рексом, все равно видны. Да еще как видны! Шура как зайдет в гостиную, так обязательно их заметит, и настроение тут же испортится — ох и мерзкий пес! Ну, ничего, ненависть у них была взаимная.

— Такое доброе и ласковое существо было, никогда не лаял, — делилась тетя Оля с соседками, — а теперь не узнать Рекса, как подменили.

Она так и говорила — существо, а не пес, потому как многие сходились на том, что человеческая душа по ошибке досталась собаке. И еще тетя Оля прекрасно понимала, почему с Рексом произошла такая перемена, ведь раньше он не лаял — ни когда поселился в этом доме, ни когда внезапно умерла его хозяйка. Лаять он начал только после того, как квартиру оккупировала Александра Васильевна. Глагол «оккупировала» был вполне уместен. Он прекрасно характеризовал то, как Шурка «повела» этот дом и куда. Впервые переступив порог дома Инны Щербак и Виктора Довгого, молодая женщина поняла: не за горами тот день, когда ее заветная мечта станет реальностью и обретет вполне конкретные формы.

…Кто-то выходит замуж по любви, кто-то «из-за…», «потому что…», а Шура вышла «для…». Для того, чтобы вернуть украденное. Да, Анькин папаша все у нее украл — мать, отца, дом и деньги. Катерина, узнав, за кого Шурка замуж вышла, так и завертелась по комнате:

— Ты что ж это, девка, делаешь?

А девка ничего плохого не делала и ответила твердым голосом:

— Ты всю нашу жизнь развалила, так что закрой рот!

И Катерина закрыла рот, предварительно влив в него стакан водки.

…Катька, постепенно спивавшаяся ткачиха, даже в девятиметровую комнату в общаге приводила мужиков и плевать хотела на дочерей, и это еще больше отвратило Шурку от матери. Галя, наверное, тоже переживала, но старшая сестра с ней такие вопросы не обсуждала, она вообще мало разговаривала и, стиснув зубы, ждала окончания девятого класса, чтобы поступить в училище, а там прилепиться к какому-нибудь мужику и вычеркнуть из жизни и мать, и Галку, и деревню.

Надо сказать, Шурка ужасно стыдилась своего происхождения и всего, что было связано с селом. Во-первых, оно отождествлялось у нее с этой самой девятиметровой комнатой в старом обшарпанном общежитии ткацкой фабрики, построенном в тридцатые годы для приезжих и кишащем крысами, тараканами и клопами, потому как городские — умные и на фабрику задавятся, но не пойдут. В этом общежитии селились девки и бабы около сорока, с детьми, мужьями и без оных, и ничего, кроме убогой квартиры в панельном доме на краю города, да и то к пенсии, им не светило. Во-вторых, село ассоциировалось у Шурки с задранными носами и презрением ее одноклассников из городских, и, в-третьих, с бесцеремонной родней, наезжающей исключительно с утра и без предупреждения.