Станиславский часто приходил ко мне, он думал, что, основательно расспросив меня, сможет трансформировать мои танцы в новую школу танца в своем театре. Но я сказала ему, что это может оказаться возможным, если начать заниматься с детьми. Кстати, во время моего следующего посещения Москвы я увидела несколько молоденьких красивых девушек из его труппы, пытавшихся танцевать, но результат оказался плачевным.

Поскольку Станиславский целыми днями был очень занят в театре репетициями, он имел обыкновение часто приходить ко мне после спектакля. В своей книге он говорит о наших беседах: «Думаю, что я должен был надоесть Дункан своими расспросами». Нет, он не надоел мне. Я горела желанием делиться своими идеями.

По правде говоря, холодный снежный воздух и русская пища, в особенности икра, полностью излечили мой изнурительный недуг, вызванный бесплотной любовью Тоде. И сейчас все мое существо жаждало соприкосновения с сильной личностью. Когда Станиславский стоял передо мной, я видела таковую в нем.

Как-то вечером я взглянула на него, на его прекрасную, статную фигуру, широкие плечи, черные волосы, чуть тронутые сединой на висках, и что-то восстало во мне против роли Эгерии, которую мне постоянно доводилось играть. Так как он собирался уходить, я положила руки ему на плечи, обвила их вокруг его крепкой шеи и, наклонив его голову к своей, поцеловала в губы. Он с нежностью вернул мне поцелуй, но выглядел при этом крайне изумленно, словно менее всего этого ожидал. Затем, когда я попыталась привлечь его ближе, он отпрянул и, испуганно глядя на меня, воскликнул:

– Но что мы станем делать с ребенком?

– С каким ребенком? – спросила я.

– Разумеется, с нашим. Что мы станем делать с ним? Видите ли, – серьезно продолжал он, – я не могу допустить, чтобы кто-нибудь из моих детей воспитывался вне моего влияния, а это оказалось бы затруднительно при моем настоящем семейном положении.

Его необычайная серьезность по поводу этого ребенка развеселила меня, и я разразилась смехом. Он горестно посмотрел на меня, вышел из комнаты и быстро зашагал по коридору гостиницы. А я просмеялась почти всю ночь. Но, несмотря на свой смех, я была раздражена и рассержена. Думаю, тогда я окончательно осознала, почему некоторые утонченные мужчины после свиданий с высокоинтеллектуальными женщинами могли схватить шляпу и отправиться в какое-нибудь место, пользующееся сомнительной репутацией. Будучи женщиной, я не могла позволить себе ничего подобного, поэтому я проворочалась весь остаток ночи, а утром отправилась в русскую баню, где сменяющие друг друга горячий пар и холодная вода привели в норму мою нервную систему.

И все же те молодые люди, которых я встречала в ложе Кшесинской, которые готовы были все отдать за то, чтобы провести со мною ночь, внушали мне с первых же слов такую скуку, что замораживали все мои чувства до основания. Вполне понятно, что после внушающего вдохновение общества Чарлза Халле и Генриха Тоде я не могла выносить общества золотой молодежи!

Много лет спустя я рассказала эту историю о Станиславском его жене, которая очень развеселилась и воскликнула: «О, это так на него похоже! Он воспринимает жизнь очень серьезно».

Сколько я его ни атаковала, мне удалось добиться только нескольких нежных поцелуев, но в остальном встречала твердое, бессердечное сопротивление, преодолеть которое не было никакой возможности. Станиславский больше не рисковал заходить в мою комнату после спектаклей, но однажды осчастливил меня, отвезя в открытых санях в загородный ресторан, где мы позавтракали в отдельном кабинете. Мы пили водку и шампанское и говорили об искусстве, и я пришла к окончательному выводу, что только сама Цирцея смогла бы разрушить твердыню добродетели Станиславского.

Я часто слышу об ужасных опасностях, которым подвергаются молоденькие девушки, ступая на стезю театральной жизни, но, как читатель может видеть из моего опыта, все было совсем наоборот. Я по-настоящему страдала от слишком большого благоговения, уважения и восхищения, которые внушала своим поклонникам.

Во время моего кратковременного посещения Киева после Москвы толпы студентов стояли на площади перед театром и не давали мне пройти до тех пор, пока я не пообещала дать концерт специально для них, так как цены на мои представления были слишком высокими. Когда я уезжала из театра, они все еще толпились там, демонстрируя свое возмущение моим импресарио. Я встала в санях и обратилась к ним, сказав, как я была бы горда и счастлива, если бы смогла воодушевить интеллектуальную молодежь России; поскольку нигде в мире студенты не думают об идеалах и об искусстве так много, как в России.

Это первое посещение России было прервано из-за необходимости выполнения предыдущих ангажементов, требующих моего возвращения в Берлин. Перед отъездом я подписала контракт, по которому должна была вернуться весной. Несмотря на кратковременность моего посещения, я оставила после себя значительное впечатление; произошло множество споров как в защиту, так и против моих идей и даже одна дуэль между фанатиком балетоманом и восторженным поклонником Дункан. С этого времени русский балет стал использовать музыку Шопена и Шумана и носить греческие костюмы; некоторые балетные танцовщицы дошли даже до того, что сняли обувь и чулки.

Глава 18

Я вернулась в Берлин с намерением тотчас же, больше не откладывая, основать школу, о которой так долго мечтала. Я поделилась этими планами со своей матерью и сестрой Элизабет, которые отнеслись к моей идее с равным энтузиазмом. Мы тотчас же принялись искать дом для будущей школы с такой скоростью, которая отмечала все, что мы делали. В течение недели мы нашли виллу на Трауденштрассе в Грюнвальде, строительство которой только что заканчивалось, и купили ее.

Мы действовали в точности словно герои сказок братьев Гримм: отправились в Вертхеймер и купили сорок маленьких кроваток, каждая с белым муслиновым пологом, который подвязывался голубыми лентами. Мы принялись превращать свою виллу в настоящий рай для детей. В центральном зале поставили слепок героической