детей. Помню, однажды, вернувшись после утреннего представления, я обнаружила, что вся улица заполнена родителями со своими отпрысками. Немецкий кучер обернулся ко мне и сказал: «Eine verrückte dame die wohnt dort, die eine Ankundigung in die Zeitung gestellt hat dass sie Kinder sehr gern haben willt»[88].

Я была этой verruckte dame[89]. Сама не знаю, как мы отобрали детей. Я так жаждала заполнить Грюнвальд и сорок кроваток, что принимала детей без разбора, порой просто за милую улыбку или красивые глаза; и я даже не задавалась вопросом, способны они или нет стать в будущем танцовщицами.

Так, например, однажды в Гамбурге в мою гостиную в отеле вошел мужчина в высокой шляпе и сюртуке, в руках он держал какой-то узел, завернутый в шаль. Он положил узел на стол, я, развернув его, увидела два больших настороженных глаза, глядящих прямо на меня, – это была девочка лет четырех, самый молчаливый ребенок, которого я когда-либо встречала. Она не произнесла ни звука, не промолвила ни слова. Сам господин, казалось, очень спешил. Он спросил, возьму ли я ребенка, и едва дождался ответа. Переводя взгляд с лица ребенка на лицо господина, я заметила значительное сходство, что, возможно, и явилось причиной его поспешности и желания сохранить все в тайне. Со свойственной мне непредусмотрительностью я согласилась принять ребенка, и мужчина исчез. Больше я никогда его не видела.

Таким таинственным образом мне оставили ребенка, словно это была какая-нибудь кукла. В поезде из Гамбурга в Берлин я обнаружила, что у девочки сильная лихорадка – тяжелый случай воспаления миндалин. В Грюнвальде в течение трех недель мы боролись за ее жизнь с помощью двух сиделок и замечательного доктора Гоффы, знаменитого хирурга, который с таким энтузиазмом поддержал идею моей школы, что оказывал услуги бесплатно.

Доктор Гоффа часто твердил: «Это не школа. Это больница. Все эти дети несут в себе наследственные болезни, вам понадобится много усилий, чтобы сохранить их в живых, не говоря уже о том, чтобы обучать их танцам». Доктор Гоффа был одним из величайших благодетелей человечества. Знаменитый хирург, получавший за свои услуги баснословные деньги, он потратил целое состояние на больницу для бедных детей, которую содержал под Берлином за собственный счет. С первых дней основания моей школы он стал нашим врачом и хирургом и принимал активное участие в лечении и оздоровлении детей. По правде говоря, без его неустанной помощи я никогда не смогла бы добиться таких прекрасных результатов, и дети не стали бы такими здоровыми и гармонически развитыми, какими они оказались впоследствии. Он был высоким, крепким, привлекательным мужчиной с румяными щеками и обладал такой дружелюбной улыбкой, что все дети любили его так же, как и я.

Отбор детей, организация работы школы, начало уроков и соблюдение определенного порядка их жизни занимали все наше время. Несмотря на предупреждения моего импресарио, будто успешные подражательницы моих танцев создавали себе целые состояния в Лондоне и во многих других городах, ничто не могло заставить меня покинуть Берлин. Каждый день с пяти часов до семи я учила детей танцевать.

Дети делали феноменальные успехи, и, я полагаю, своим хорошим здоровьем они были обязаны здоровой вегетарианской диете, введенной по совету доктора Гоффы. Он придерживался мнения, что для успешного образования детей необходимо придерживаться диеты из свежих овощей, множества фруктов, но исключить мясо.

К этому времени моя популярность в Берлине достигла почти невероятных размеров. Меня называли Göttliche[90] Айседорой. Ходили даже слухи, будто больные, которых приводили на мои представления, выздоравливали. И на каждом утреннем спектакле можно было стать свидетелем странного зрелища, как больных приносили на носилках. Я никогда не носила никакой иной одежды, кроме короткой белой туники и сандалий, и выступала всегда с обнаженными ногами. Зрители впадали во время моих представлений в абсолютно религиозный экстаз.

Однажды вечером, когда я возвращалась со спектакля, студенты выпрягли лошадь из моего экипажа и повезли меня по знаменитой Зигес-аллее. На середине аллеи они потребовали от меня произнести речь. Я встала в легком двухместном экипаже – в те дни автомобилей еще не было – и обратилась к студентам.

– Нет более высокого искусства, чем искусство скульптора, – произнесла я. – Но как же вы, любители искусства, допускаете существование этого ужасного поругания над своими чувствами в самом центре своего города? Вы только посмотрите на эти статуи! Вы изучаете искусство, но, если бы вы действительно изучали искусство, взяли бы сегодня вечером камни и разрушили бы их! Искусство? Они – искусство? Нет! Они воплощают представление об искусстве кайзера.

Студенты разделяли мое мнение и стали выкрикивать одобрительные реплики, и, если бы не появилась полиция, мы, возможно, выполнили бы мое желание и разрушили эти ужасные статуи города Берлина.

Глава 19

Однажды вечером в 1905 году я танцевала в Берлине. Хотя обычно я никогда не вижу публики – она кажется мне одним огромным божеством, представляющим собой все человечество, – но на этот раз я ощущала присутствие какого-то человека, сидящего в первом ряду. Не то чтобы я смотрела туда или видела, кто это был, но просто физически ощущала присутствие, а когда спектакль окончился, в мою ложу явилось прекрасное существо. Но этот человек был разгневан.

– Вы необыкновенная! – воскликнул он. – Вы изумительная! Но почему вы украли мои идеи? Откуда вы взяли мои декорации?

– О чем вы говорите? Это мои собственные голубые занавесы. Я придумала их, когда мне было пять лет, и с тех пор танцую на их фоне!

– Нет! Это мои декорации и мои идеи! Но вы именно то существо, которое я воображал в них. Вы живое воплощение всех моих мечтаний.

– Но кто вы?

И с его уст сорвались эти изумительные слова:

– Я сын Эллен Терри.