Я записала детей во все, какие только возможно, кружки. Детские лагеря — это воистину блестящая идея. Записав Ориол на верховую езду, плавание и теннис, а мальчишек — на квадроцикл, шведские стенки и хождение на ходулях, я таким образом обеспечиваю себе время, свободное от детей, считая себя при этом хорошей матерью. Вернувшись в Лондон, я смогу с восторгом говорить о том, с каким наслаждением дети учились чему-то новому, и не дам Роуз повода поворчать. Хотя сегодня только третий день, и поскольку дети посещают в среднем по три занятия в день (что гарантирует полное изнеможение к тому времени, когда приходит пора ложиться в постель, — плевать на расходы!), завтра к десяти утра не останется ничего нового.

Питер предлагает сыграть всей семьей в гольф.

— Дети могут повредить зеленую площадку вокруг лунки. Им нужно сначала поучиться, — возражаю я.

— Частные уроки для троих будут стоить нам целое состояние. Мы сами можем поучить их, — вносит он нереальное с моей точки зрения предложение, и я качаю головой.

— Можно взять напрокат лодку и покататься по озеру.

— В октябре? Не думаю.

— Что ж, тогда, может, сходим на пешеходную экскурсию? Если будем идти не останавливаясь, то не замерзнем.

Это предложение кажется мне настолько несерьезным, что я не удостаиваю его ответом. У меня нет ботинок для пеших прогулок, и я не намерена их приобретать до тех пор, пока Джимми Чу не станет таких моделировать.

По крайней мере, мы с Питером наедине, даже если мы наедине в Сентер-Паркс, в шале, где нет ни стиля, ни пространства. Я оглядываю крохотную кухоньку с сосновым буфетом и маленьким холодильником — два больших недостатка, по моему мнению. Кушетка раскладывается в кровать и, как и можно было предсказать с первого взгляда, ужасно неудобная. Не могу сидеть за обеденным столом — ламинат отклеился на углах, и я с трудом борюсь с желанием отдирать его. Я слоняюсь по комнате и смотрю, как дождь стекает по стеклам. Вздыхаю. Питер не обращает внимания. Снова вздыхаю; на этот раз это такой многозначительный и громкий вздох, что Питер не может проигнорировать его, и газета в его руках вздрагивает.

— Что-нибудь не так? — Вопрос задан тоном, дающим мне понять, что Питеру абсолютно наплевать, если что-то не так, но я предпочитаю интерпретировать его вопрос как искреннее проявление интереса.

— Этот отпуск совершенно не отражает мой вкус, мою индивидуальность, — заявляю я.

— Ты можешь его украсить, я-то всего лишь мужик.

— Взгляни, сосновые двери. — Я показываю на оскорбительные для взгляда предметы, и мне кажется, они говорят сами за себя. Как я могу чувствовать себя счастливой среди такого уродства?

— Чем они плохи? — спрашивает Питер, и я начинаю понимать, как он умудрился жениться на Роуз.

— Они были бы неплохи, если бы мы проводили отпуск в бревенчатом домике где-нибудь в Канаде, но мы же не там. К тому же они даже не из настоящего дерева, это какой-то раскрашенный пластик. Такие двери ничего мне не говорят.

— Какие двери подойдут столь избалованной ведьме? — спрашивает Питер.

У меня возникает желание убить его, и я уже подумываю о том, чтобы забить его до смерти своей сумочкой, но вместо этого решаю мучить его медленно и долго и для этой цели выбираю оружием свой язык.

— Я тоскую по той жизни, когда проводила отпуска в Сандерсоне в Лос-Анджелесе или Чива-Сом в Таиланде, по тем местам, которые посещала, когда была не замужем. Я скучаю по той жизни. Мне противно, когда от меня ожидают благодарности за Сентер-Паркс с его паршивыми «средиземноморскими» кафе с видом на озеро — их едва ли можно сравнить с террасой на крыше, откуда открывается вид на Лос-Анджелес, не правда ли?

Мы оба понимаем, что я тоскую о чем-то большем, чем отпуска. Я скучаю по своей квартире в Сохо, и мне не нравится большой, но нелепый дом в Холланд-Парке. Может, он и стильный, но в каком стиле? Уж никак не в моем. Я не люблю наш автомобиль, хотя это и БМВ серии Х-5, мне больше нравился мой «Мерседес-SLK». Порой я жалею, что отказалась от своей одинокой жизни, жалею, что вышла замуж за Питера. Жалею, что не осталась его любовницей. Какой смысл выходить замуж за человека, с которым у тебя роман? Это означает только одно — ты перестанешь получать от него цветы. Что обычно говорила моя мать о мужчине, который женится на своей любовнице? Знаю, говорила она, это создает вакансию. Стоит ли мне беспокоиться и об этом тоже? Появится ли со временем другая любовница? Может, уже появилась? Черт, я напоминаю себе Роуз. О, ужас, может, и Питеру я напоминаю ее?

— Давай займемся сексом, Люси.

Хм-м-м. Наверное, все-таки нет, если он все еще способен делать такого рода предложения в середине дня. Но я потратила больше часа на то, чтобы причесаться и подкраситься, и мне не хочется привести все в беспорядок.

— Ненавижу, когда ты называешь это сексом, — мрачно говорю я, выигрывая время.

— Давай займемся любовью.

Я бросаю на него злобный взгляд. В последний раз, когда мы занимались любовью, дело закончилось тем, что я согласилась на этот отпуск. Смогу ли я когда-нибудь рискнуть еще раз? Может, в следующий раз я соглашусь купить домик-фургон и провести неделю в Озерном краю. К тому же я терпеть не могу, когда он предлагает заняться сексом. Если он хочет меня, так почему не возьмет, как положено настоящему мужчине?

— Я люблю тебя, Люси. — Произнося эти слова, он отодвигает газету в сторону, и впервые за время этого разговора я вижу его лицо, обезоруживающе красивое лицо, но я не сдаюсь.

— Кажется, это название старого телешоу?

— Нет, оно называлось «Я люблю Люси». Я добавил «тебя». Личный штрих, который вносит своеобразие, присущее моим чувствам и отличающее их от чувств миллионов зрителей ситкома 1950-х годов.

Я тоже люблю его, но не могу этого произнести вслух. И не стану заниматься с ним любовью.

— Мне нужно позвонить на работу.

Я хватаю свой телефон, сумочку, сигареты и ухожу из шале.

Разговор с Миком немного меня развлекает. Он тактично не спрашивает меня об отпуске, так как знает, с каким ужасом я к нему готовилась, а мы не любим говорить о неприятном. Главным образом мы избегаем говорить о семейных делах (мы пришли к выводу, что это истощает нервную систему) и о его подружках (он говорит, что они все скучные), так что мы ограничиваемся тем, что беседуем о работе, путешествиях, ресторанах или барах.

Я расспрашиваю Мика о новостях на работе. Я скучаю по ней. Сентер-Паркс вызывает у меня клаустрофобию и кажется слишком далеким от привычного мира. Я жажду снова толкаться с пассажирами в переполненном метро (в таком отчаянии я сейчас!) и состязаться с другими маклерами на бирже. Мик рассказывает, что получено подтверждение того, что мы с ним закрепили за собой нью-йоркский бизнес, и выражает сожаление, что мы не можем отпраздновать это вместе. В такую минуту мне до боли хочется оказаться рядом с Миком и отпраздновать наш успех.