— Да… Глупая ситуация. — Морозов снова пожал плечами. — И ведь дело-то не в кольце! Чтоб оно пропало!

Он сделал круг по комнате, кусая губы.

— Пропади пропадом эта дурацкая власть. Тоже мне, наследный титул! Я хочу жить нормальной семейной жизнью, а не приходить домой и разбираться в интригах!

— В каких еще интригах? — настороженно спросил Огарев.

— Полина… — ответил, словно плюнул, Игорь. У Валеры отлегло от сердца. — Мне не нужна игрушечная власть! Не хочу играть в своем доме в начальника и подчиненного! Если хочешь, — он подскочил к Огареву, — возьми у отца кольцо, я только вздохну с облегчением.

— Не могу, — поморщился тот, — не имею права. Игорь, я не могу стать главой твоего рода! У меня ответственность перед семьей, и если я еще… Игорек, я просто не смогу две семьи вести. Пойми, я скоро уйду. Как дом построится, я уйду, времени займет год, ну от силы два. Ты же видел, как Полянские строились.

— Собираешься строиться?

— Да, я, кажется, говорил…

— А земля?

— Есть. То поле, что около леса. Так что я, считай, отрезанный ломоть. У меня свой дом.

Игорь усмехнулся.

— Ты что? Подумал, что дело в тебе? Ты вообще тут ни при чем. Все значительно сложнее. В Полине дело… Тошно мне, голова пухнет. Всю жизнь я думал, что меня любят не за будущий статус, а просто так! Бескорыстно! Детей от нее нажил. Наследника с таким трудом родили. И в итоге чемодан с двойным дном!

Огарев подошел к комоду и вытащил початую бутылку водки. В обстановке рококо бутылка «Пшеничной» смотрелась как досадное недоразумение.

— Давай выпьем, — тоном, не терпящим возражения, сказал Валера.

— Давай.

Две рюмки наполнились до краев.

— Слушай, — шумно выдохнув, сказал Огарев, пропустив едкую жидкость внутрь, — со своей женой ты должен разобраться сам. Чужая семья — потемки.

— Разведусь на хрен! — зло прищурился Морозов. — Детей отберу. Пусть катится…

— Тогда давай закусим…

Потом был недоуменный молчаливый ужин, после которого все разошлись по комнатам. И только Юрий Павлович по старой привычке засиделся у картины Моне, о чем-то беседуя с полотном.

— Докатился… — вслух сказал Игорь, обнаружив в спальне кровать, застеленную для него одного. Полина ушла спать в гостевую комнату.

Ночь тяжело волокла на себе звезды, медленно уступая место серым предрассветным сумеркам, а потом розовой дымке встающего солнца. Игорь не спал.

Шесть утра. Скоро проснется дом.

Морозов нашарил на тумбочке телефон, набрал дежурного врача.

— Костя, это Морозов. Сегодня я приболел. Отмени все операции. Срочное что-нибудь есть?

— Нет, все может потерпеть. Даже лучше будет, — ответил чуть заспанный дежурный.

— Хорошо…

К Полине он зашел без стука, как раз вовремя, она еще не встала, но уже проснулась. При виде мужа губы Полины дернулись. Довольная усмешка все-таки успела прорваться через заслон равнодушия. Извиняться пришел!

Вчерашняя щетина и помятая одежда придавали Игорю какую-то безнадежность. Круги под глазами и ли кий аромат перегара. Полина ощутила растерянность. В ее расчеты не входило, что он будет стоять в дверях с видом маньяка, не решившего окончательно, убить свою жертву или подождать до завтра.

— В общем, так, — грубо и без предисловий начал Игорь, — диспозиция такая. С этого момента ты лишаешься всех прав, любое твое слово будет рассматриваться как посягательство на мою единоличную власть в семье. За ослушание — развод. Для упрямых и идиотов поясняю: развод — это когда собираешь монатки и выматываешься из дома. Дети остаются со мной. Работу теряешь автоматически.

Он развернулся, хлопнул дверью и тяжелой поступью удалился в спальню.

— Я хочу жить дальше, — сказал Игорь встающему солнцу. Упал на кровать и заснул сном праведника.

В своей комнате улыбался чему-то Юрий Павлович. Он осторожно высунулся в гостиную, осмотрелся и подмигнул любимой картине.

Санкт-Петербург.

Март

— Добрый день, Денис. — Человек в черном пальто свернул газету, положил ее рядом с чашечкой кофе и толкнул пачку сигарет. — Курите?

Рогожин молча сел напротив, мигнул официанту:

— Кофе со сливками и сахаром. — Потом уставился на собеседника. — Чем обязан?

— В общем-то, ничем. Но это до определенного времени.

Рогожин нервно закинул ногу на ногу.

— Послушайте, мне совсем не улыбается разговаривать неизвестно с кем, неизвестно о чем. И если у вас есть что мне сказать, то я, пожалуй, вас выслушаю. А играть в агентов мне недосуг.

Человек в черном пальто улыбнулся, прихлебнул кофе. Все его движения были неторопливыми, плавными. Он поставил чашечку на блюдце так, будто опасался, что она расколется. Аккуратно разжал пальцы.

— Тема нашего разговора, Денис, очень деликатна. Потому я бы не хотел начинать его вот так, с бухты-барахты.

Подошел официант, поставил перед Рогожиным синюю кружку и маленькое блюдечко с миниатюрными печенюшками. Пользуясь небольшой паузой, собеседник Дениса снова отпил из чашечки.

Они сидели в небольшом подвальном кафе, безликое оформление которого вызывало удивительное ощущение уюта.

Приглушенный свет, мягкая цветовая палитра стен, удобные стулья. Чисто, негромко, мягко. Рогожин никогда по собственной воле не назначил бы переговоры в таком месте. Но в этот раз инициатива исходила не от него.

Сегодня утром у него появился посыльный от очень солидного человека. И передал сообщение.

Таким способом пользовались нечасто. Чтобы сообщить нечто важное, достаточно было позвонить. Послать Е-мэйл. Факс, наконец.

С человеком, верным и надежным, передавали только нечто действительно важное.

— Тот, кто вас сюда послал… — начал Рогожин.

Но человек в черном его прервал:

— Меня никто не посылал. Относительно моей персоны вы можете ошибаться. Это я попросил уважаемого человека оказать мне услугу и пригласить вас на беседу.

— А в чем смысл? Нельзя было просто позвонить?

— Думаете, этого было бы достаточно? — Собеседник улыбнулся. Он был весь чистенький, аккуратный. Гладко выбрит, кожа ровная, ни единой морщинки. Волосы аккуратно уложены. — Всего лишь одного звонка достаточно, чтобы вы пришли один по указанному адресу?

Рогожин кинул взгляд в сторону. В подвальчике было немноголюдно. Какая-то парочка сидела в дальнем углу, да мужчина в красной спортивной куртке с аппетитом жевал отбивную. Ничего такого, чего стоило бы бояться.