— Но кто навел вас на больницу?

— Никто, — с гордостью ответила Надежда, — про больницу я сама догадалась.

— Насколько я понял, вы очень много знаете про эти дела.

— Так уж вышло! — развела Надежда руками. — И я хочу вас спросить: почему розы? И почему именно в день рождения?

— И все? — рассмеялся Арсений Петрович. — Вас не интересует, почему вообще я это делал?

— Почему вообще убивали… — подхватила Надежда, но осеклась, увидев, как он помрачнел.

— Я просил бы вас не употреблять это вульгарное слово, — угрюмо пробормотал он.

— Простите, — извинилась Надежда, — но все же розы… как-то это необычно. — Надежда решила тщательно выбирать слова, раз он такой обидчивый.

Главное — втянуть его в дискуссию, заставить рассказывать о себе. Какой мужчина не любит говорить о себе? И этот, хоть и маньяк, не исключение. А там, возможно, он устанет и ослабит бдительность, либо же кто-нибудь придет ей на помощь.

— Отчего же необычно? Ведь я дарил розы дамам на день рождения… Какая женщина не любит цветов?

— Так-то оно так… — с сомнением проговорила Надежда.

— Не сомневайтесь, Надежда Николаевна, я лучше вас знаю человеческую природу, ведь я — врач. И еще хирург, стало быть, могу наблюдать людей не только снаружи, но и изнутри, так сказать.

— Да уж, но все же ваша терапия несколько необычна. От чего же вы вылечили тех четырех женщин?

— Хм, это долгая история… но раз вы просите, я расскажу. Вы не стесняйтесь, располагайтесь поудобнее, пальто снимите.

Надежда сняла пальто и повесила его на спинку стула, решив, что в случае чего бежать без тяжелого зимнего пальто сподручнее. Она села на стул, а доктор Трегубович принялся расхаживать по комнате, как профессор, читающий лекцию студентам-первокурсникам.

— Обратите внимание, раз уж вы проявили большой интерес к этому делу, то знаете, насколько лучше стала жизнь всех окружающих после… дня рождения моих подопечных?

— Что же, — Надежда несколько растерялась, — что же… вы предвидели такие последствия? Вы знали, что от их смерти окружающие только выиграют?

Арсений Петрович снова поморщился.

— Зачем вы опять употребляете это слово — смерть? Я его не люблю. Я, знаете, за долгие годы работы сталкивался со смертью. Так что в данном случае мне кажется более разумным называть это «последним днем рождения». Что касается вашего вопроса — да. Безусловно, я предвидел такие последствия. Я знал, что всем станет лучше. Я же говорю вам, я — врач. И не только врач, я еще серьезный ученый. В свое время я разработал одну очень важную и интересную теорию, теорию всей своей жизни. Много лет я шлифовал теорию, собирал факты, накапливал, так сказать, опытный материал. Теперь, когда я оставил хирургическую практику и перешел работать сюда, в архив, у меня появилось много свободного времени и возможность закончить дело всей жизни. Начался самый главный этап моей научной работы — экспериментальный.

— И вы решили ставить эксперименты на живых людях? — ужаснулась Надежда.

— Не перебивайте, прошу вас, — строго одернул ее доктор, — вы мешаете мне сосредоточиться. Судя по вашей речи и внешнему виду, вы, Надежда Николаевна, женщина образованная и сможете меня понять.

— Вы удивительно наблюдательны! — льстиво воскликнула Надежда.

— Итак, я выбрал пять подопытных… но позвольте я изложу вам вкратце свою теорию. Время у нас есть.

«Придется выслушивать бредовые теории маньяка… Но так он скорее потеряет бдительность. И выбора у меня нет».

— Я вас внимательно слушаю.

— Знаете ли, Надежда Николаевна, что у гиен в их стае… или своре, честно говоря, не знаю точно, как называется их сообщество, так вот, у них главными являются не самцы. Вожаки у них старые матерые самки. Они ведут свою стаю на охоту, они получают лучшие куски при дележе добычи… или самые аппетитные куски падали, гиены ведь едят и падаль. Представьте этих здоровых, омерзительных старых гиен… Так вот, давно еще, начав присматриваться к людям, к человеческим сообществам, я заметил, что реальная, настоящая власть принадлежит в нашем обществе матерым немолодым теткам… Ох, уж эти немолодые крашеные тетки! — Голос Арсения Петровича зазвенел взволнованно; Надежде показалось, что глаза его от возбуждения загорелись нездоровым огнем, хотя в полутемном помещении такое вряд ли можно разглядеть.

«Маньяк, настоящий маньяк, — в панике подумала Надежда, — не выйти мне отсюда живой!»

Арсений Петрович продолжал свой горячечный монолог:

— Немолодые крашеные тетки! Удивительная, жизнеспособная порода, выведенная естественным отбором позднего социализма! Сильные, ловкие, пронырливые хищники прилавков, флибустьеры ларьков, аборигены поликлиник — хотя все они на самом деле налиты здоровьем, уж вы мне поверьте, я-то специалист, — но иметь и лелеять две-три «культурные» болезни считается у них профессиональной доблестью. Они всегда знают, где дешевле сахар и свежая сметана и за кем замужем паспортистка из РЖУ… Они, эти немолодые тетки, сильны не столько своим количеством, сколько какой-то гиеньей солидарностью. И они так хорошо осознают свою силу! Других людей они просто не замечают, просто сметают их со своего пути… Сколько раз бывало, встанешь в каком-нибудь учреждении в очередь за такой теткой, а тут еще одна такая же подойдет и спрашивает у той, что стоит передо мной:

— Я извиняюсь, дама, вы крайняя будете? — и та ей отвечает утвердительно, а меня как будто и нет.

И самое удивительное, что она так и умудряется встать за той, первой, словно меня действительно не существует!

«Все ясно, — сообразила Надежда, — у него просто комплекс маленького мужчины. Тоже мне, Наполеон нашелся!»

— А как-то я ехал в электричке… — продолжал Арсений Петрович, брызгая слюной.

— Ближе к делу, — холодно перебила его Надежда, которой все это начинало уже надоедать, — вы хотели изложить теорию, так излагайте, не разменивайтесь на мелочи.

— Да, я немного отвлекся. Простите, опомнился Арсений Петрович. — Итак, я пришел к выводу, что такие женщины очень мешают жить всем остальным людям. Шли годы, я заметил, как мои гиены начали видоизменяться. Во-первых, они помолодели. Теперь возраст их исчислял я примерно от пятидесяти до пятидесяти пяти.

— Чем вы это объясняете? — заинтересовалась Надежда.

— Общество изменилось. Исчез социализм, какие-то вещи упростились, например, больше не нужно рыскать по магазинам и ларькам в поисках дефицита, а ведь это мои гиены в свое время умели делать лучше всего. Итак, они помолодели, стали не такими однотипными, теперь с первого взгляда их не узнать. Но главное осталось: их сущность. Неважно, где и кем гиена работает, а она теперь обязательно работает, дома сидеть она не может, потому что, за редким исключением, у нее нет мужа, который бы ее содержал, — редкий мужчина выдержит жизнь с гиеной, думаю, это вам доказывать не надо.