Это был тот самый писатель — Никодимов? Евдокимов?.. («Леха», отмахнулся писатель, больше похожий, если честно, на мелкого наркодилера), на котором несколько месяцев назад в Москве Антон пробовал по случаю обкатывать безумные гипотезы: предположив, что литераторы с их профессионально тренированной фантазией должны быть восприимчивей ко всякому бреду. Тогда толку из Антоновой попытки не вышло никакого, а теперь этот тип моргал на Антона, явно пытаясь в свою очередь вспомнить, откуда его знает…

Антон любил неожиданные повороты и произвольные совпадения. Они пристроились за первый попавшийся столик, и Леха поведал, что прилетел в Барсу из Риги (где живет и куда на его удачу дотянулись маршруты дешевых авиакомпаний-дискаунтеров) как раз на Новый год со своими рижскими приятелями к своим каталонским приятелям. Пока спортивные приятели лазали по многочисленным в окрестностях Барселоны скалам, Леха бегом устремился сюда, к Санти, осуществлять давнюю мечту — попробовать виски, который был бы старше него (волхвоподобного бармена-хозяина, по Лехиным словам, звали Сантьяго, и имелось у того в заведении аж четыре сотни сортов шотландского односолодового).

За тем, как Леха нюхал содержимое толстодонного стакана, как делал маленькие глотки, надолго застывая после этого лицом, чувствовался давний, выстраданный, внушающий уважение идефикс — и, подмигнув Альке, Антон взял у невозмутимого Санти Braes of Glenlivet, разлитый в бочки в 75-м, за два года до Антонова рождения. После подобной смазки общение не могло не пойти.

Для начала, понятно, повосторгались на два голоса Барсой (Алинка смолчала — для нее, постоянной жительницы, как водится, заметней и актуальней были отрицательные стороны здешнего существования… впрочем, на родину она что-то не рвалась). Обматерили каждый свою страну.

— Я вообще думаю тут остаться, — сумрачно объявил Леха.

— Есть где жить?

— Снимать можно…

— В Каса Мила, — кивнула Алька, — всего каких-то триста штук в месяц.

Леха хрюкнул:

— Во-во… Не, ну знакомые есть, посоветуют варианты…

— А на что жить? — спросил Антон.

— А я уже присмотрел. Есть у нас — ну, где я тусуюсь, на Поблено такой Пабло. Аргентинец. Иммигрант. У него магазин собственный, зеленная лавка. Так ему, говорят, продавец нужен.

— И много платит твой Пабло?

— Девятьсот, что ли. В месяц. С голоду, по крайней мере, не сдохнешь.

— Мандарины будешь продавать испанским бабулькам? — хмыкнул Антон.

— Лучше здесь мандарины продавать, чем в такой жопе, как Рига, вообще непонятно чем заниматься…

— Ну, а книжки?

Он только рукой махнул.

Но разговор все-таки свернул на литературу и даже, в точности как в прошлый раз, пошел о сюжетах для оной. (К этому моменту они успели переместиться от Санти в заведение подемократичней: паковаться молтами денег ни у кого не было.) Теперь, однако, ораторствовал Леха, пребывающий, видимо, под действием очередной идеи:

— Узнал недавно одну совершенно реальную историю — простенькую, но характерную. Страшно хотел бы написать такую вещь — жалко, не потяну, фактуры не хватит. Да и слишком она какая-то плакатная, даром что из жизни… Короче. Райцентр Калужской области. От силы тыщ десять народу. Середина девяностых. Представляешь себе, как это выглядело? Самый развал. Все безработные, бухают разведенный технический спирт до потери человеческого облика. Улицы разбиты, везде помойка. Обдолбанная гопота. Детсады позакрывались, в школах детей не кормят, учителям не платят зарплату. Из дома престарелых разбегается персонал, которому ее тоже не платят, и инвалиды лежат в собственной моче. Но что-то все-таки в городе теплится, работает, например, деревообрабатывающая фабрика и даже закупает швейцарское оборудование. Чтобы его отладить, из Швейцарии присылают инженера лет эдак двадцати-, допустим, восьми. Нормального такого немецкоязычного очкастого швейцарца по имени, допустим, Юрген. Никогда, разумеется, в России не бывавшего и по-русски не говорящего. В этот самый райцентр… Представил?

Антон, уже слегка размякший, представил и даже неожиданно живо; а очнувшись от кратковременного бэд-трипа, глянув на заставленный столиками дворик в Баррио Готико, на расслабленную послерождественскую публику, на шныряющих с кайпериньями и опорто чернявых официантов, аж головой затряс…

— …Ему обещают переводчика, но не дают, — продолжал Леха. — Никто ему ни хрена не объясняет. Его селят в общежитии ПТУ — ага, в нормальной такой общаге провинциального пэ-тэ-у. С пэтэушниками. Вижу злорадство на твоей роже и даже отчасти разделяю, хотя если подумать, прикольного тут ноль: страшненько это, если подумать… Суть как раз в том, чтобы прописать расклад именно от его лица, Юргена, с его точки зрения. С точки зрения человека из блаженной Гельвеции (где за тем, чтобы утилизируемый мусор был правильно расфасован по правильным пакетикам, следит специальная полиция), неожиданно окунувшегося с макушкой в реалии расейской периферии. В условия, к которым не применимы все его прежние оценочно-поведенческие реакции. Вот что он, такой человек, начинает делать в подобной ситуации?..

— И что же? — послушно спросил Антон.

— А это забавно! Ведь реальный швейцарец принялся действовать так, как привык, как действовал бы дома. Единственно, видимо, возможным для себя образом. То есть стал драить собственную каморку, мыть лестницу, которую отродясь никто не мыл, а только все загаживали, даже собирать хлам на улице! Ходил, говорят, по этому Мухосранску с пакетом и подбирал, как бомж… Местные просто не въехали! То есть у них в принципе не сошлось. Городские начальники, которым про него рассказали, даже забеспокоились: может, он ищет чего, иностранец этот непонятный? Может, шпион? Я не шучу!.. И вот тут, если писать про него, надо уже давать ситуацию с точки зрения наших, аборигенов. Ведь получается, что максимально рациональное (согласно Юргеновой западной логике) поведение здесь… в смысле там, у нас, выглядит как мелкое помешательство. Как поведение блаженненького. Нет, что ли?.. Увидел в магазине, что бабульке какой-то на еду не хватает, пошел за ней, дождался, когда они одни на улице окажутся — и давай ей деньги совать. Он-то не хотел, чтоб кто-то это видел: думал, бабке не так стыдно будет, а она чуть концы не отдала, решила, что грабят… Более того, чем последовательней он, Юрген, европеец, поступает, тем бессмысленней, по большому счету, его действия оказываются. Он что пытался делать?.. — Леха таращился пытливо и отрывисто жестикулировал: был уже заметно поддат. — Исправлять конкретные недостатки, неправильности, помогать конкретным людям с конкретными проблемами! А превратился, наверняка помимо своей воли, в борца с ветряными мельницами…

— Так, а что он сделал-то?

— Он вернулся в родную альпийскую деревню и расписал в красках увиденное односельчанам. Обалдевшие швейцарцы помогли организовать благотворительный фонд для нужд обездоленных Мухосранского района Калужской губернии. Все бабки фонда — частные пожертвования жителей деревеньки из семисот жителей. Фактически то, что швейцарские стариканы скидывают из собственных пенсий. В штате фонда два с половиной человека, включая главу, нашего условного Юргена. Который лично на «Ниве» по раздолбанным проселкам возит игрушки детдомовцам и лекарства в фельдшерские пункты. Таскает, гном, гудрон для прохудившихся крыш…