– Ну да. А ты б сама не так думала?

– Так, – согласилась она. – Я сама так и думала. Сидела вон там, на чердаке, в окно слуховое смотрела и думала: если Веня, отец твой, Вениамин Александрович, меня не выгонит, то прямо на чердаке могу жить, только бы оставил.

– Это когда ты такое думала? – удивился Алик.

– В твоем примерно возрасте. Я-то похлеще была Маугли, чем ты.

Таня видела, что ему страшно любопытно узнать, почему она так думала, при чем тут Маугли, что вообще происходило в этом доме, когда его самого еще и в помине не было. Любопытство блестело у него не только в глазах, но даже на кончике носа.

– Иди спать, Алька, – сказала она.

– А ты?

– Я потом.

– Не. – Он покачал головой. – Я тогда тоже потом.

– Да ты не бойся… – начала Таня.

– Ты правда не бойся, Александр Вениаминович, – раздалось у нее над головой.

От неожиданности Таня вскрикнула и подпрыгнула.

Иван Гербольд смотрел на нее, раздвинув кусты сирени. Он высился над забором, сиреневые дудочки падали на его коротко стриженную голову.

– Ванька! – сердито воскликнула Таня. – Ты сдурел? Нельзя же так орать!

– А сами? – заметил он. – На весь Сокол. Мертвый бы услышал. А я живой вроде.

При этих словах в его голосе не прозвучало уверенности.

– Иди правда спать, Алик, – сказал Иван. – Я с ней посижу.

– Я что, душевнобольная? – фыркнула Таня. – Сиделка не нужна.

– Иди, иди.

Иван подтолкнул Алика, тот посмотрел на него исподлобья, но без разговоров двинулся к стеклянной двери, ведущей из сада в дом.

– Смотри ты, как тебя слушается, – сказала Таня, когда эта дверь закрылась за ним.

– Не то чтобы именно меня.

– В смысле?

– Да он сейчас только и хотел кого-нибудь послушаться, – пожал плечами Иван.

– Ну да? – не поверила Таня. И тут же вспомнила: – А ведь ты и правда понимаешь про него! Говорил, что он от меня чего-то плохого ждет, за завтраком, помнишь? Так и было, оказывается. А как ты узнал? – с любопытством спросила она.

– Узнал, и все. Почувствовал.

По тому, как резко он ответил, Таня поняла, что говорить об этом ему почему-то неприятно. Да и понятно почему: мужчины не любят, когда их уличают в излишней чувствительности. А он очень уж мужчина.

Таня окинула взглядом его тяжелую фигуру. Словно в ответ на ее взгляд, Иван поставил ногу на рейку, скрепляющую штакетник, и перемахнул через забор. Все соколянские дети так сокращали себе путь друг к дружке, не улицами же обходить.

Он сел рядом с Таней на скамейку. Она хотела снова сказать, что сидеть с ней не надо… Но не сказала. Должен же кто-то быть с человеком, когда ему невыносимо тяжело. Ну так пусть будет он. Он – ее детство. Ее юность. В его доме блеснули ей веселые огоньки австрийских фруктов, будто сказав, что жизнь может быть ясной и радостной. Видно, поэтому, когда он сидит рядом, то уже не остается места мучающим ее воспоминаниям.

Хотя никуда они не деваются все же. И уже не денутся, наверное.

Если бы не Веня, в колледж этот она ни за что не поступила бы. Портрет, натюрморт в цветных карандашах и в пастели, еще и в акриле могут предложить, и в акварели! Школьный кружок, в который Таня ходила в Болхове, ничему такому научить не мог. Да еще ведь историю сдавать, еще русский язык…

Когда Веня нашел в справочнике этот Московский художественно-педагогический колледж технологий и дизайна, когда сообщил ей, как в него поступают, Таня даже зажмурилась и головой замотала от испуга.

– Я не смогу! – воскликнула она. – Я просто парикмахершей хотела… На курсы пойти. Но это же… Я такое не смогу!

– Прекрати, – поморщился он. – Что значит не смогу? Откуда ты знаешь? – И сердито добавил: – То в Мэрилин Монро рвалась, никак не меньше, то – в вокзальной парикмахерской буду работать, на большее не рассчитываю. Черт знает что!

Таня мгновенно прикусила язык. Она на все была готова, только бы он был ею доволен. Или не сердился хотя бы.

Он съездил на Мурманский проезд, поговорил с директором колледжа и записал Таню на курсы, которые должны были начаться через полгода и без которых не допускали к экзаменам. А пока курсы не начались, она стала ходить на уроки к Гербольдам. Николай Васильевич сам взялся заниматься с ней и портретом, и натюрмортом. То есть не сам, а по Вениной просьбе, конечно.

Два раза в неделю она ездила к репетиторам по истории и по русскому, а уроки французского давала ей Евгения Вениаминовна. В институте иностранных языков та работала теперь только на четверть ставки и взялась учить Таню с удовольствием.

– Кстати, попробую с тобой новую методику, – сказала она. – Тебе надо быстро усвоить основы языка, чтобы сравняться со всеми, а для этой цели она подходит идеально.

Методика заключалась в том, что на первом занятии Тане не было понятно ни единого слова, она могла только однообразно повторять какие-то словесные конструкции вслед за Евгенией Вениаминовной. На втором занятии ни единого слова не было понятно тоже, но материал первого давался уже почти что легко, а если вернуться к нему не после второго, а после четвертого занятия, то весь этот материал уже казался проще простого.

Веня сказал, что поступать она будет на международное отделение. Таня заикнулась было, что туда ведь конкурс бешеный, но он отрезал:

– Учиться на деревенского цирюльника не имеет смысла. Профессия универсальна по самой сути, глупо этим не воспользоваться в полной мере.

Таня не решилась спорить.

На международном отделении учили французский и английский, притом оба языка не с нуля. По-английски Таня хоть что-то знала после школы, хоть читать могла, а французский был для нее темным лесом и пугал ужасно, потому что все слова в нем надо было читать совсем не так, как они написаны.

То ли методика была хорошая, то ли по другой какой причине, но после месяца занятий она уже недоумевала: а что ж страшного-то находила во французском языке?

– Это потому что ты очень способная, Таня, – объясняла Евгения Вениаминовна. – У тебя быстрый и точный ум, ты открыта новому. Плюс упорства не занимать. Все будет хорошо, не беспокойся. Все восполнишь, чего недобрала.

Все вокруг говорили ей, что все у нее получится – и преподавательница истории, и Николай Васильевич, и даже Ваня Гербольд. Нэла училась в Берлине, а с ним Таня виделась во время своих занятий. После женитьбы он жил отдельно, но у родителей бывал часто.

Про натюрморт с тарелкой, кувшином и брошкой в виде зеленого яблочка из коллекции австрийских фруктов – Таня изобразила все это акварелью – он сказал: